МЕДВЕДЕВ. Шекспира.

КАНТОР. Ну, вообще литературу всю. И, по-моему, Франк, не помню кто, боюсь соврать, кто-то из русских философов говорил, что Толстой пролагал пути большевизму больше, чем какой-либо другой писатель.

МЕДВЕДЕВ. «Зеркало русской революции», как учил Владимир Ильич?

КАНТОР. Естественно. Поэтому оппозиция… А Достоевский у нас был, по словам того же Ленина, архискверным писателем, естественно.

МЕДВЕДЕВ. Достоевский в этом смысле тоже пророк, но пророк уже, так скажем, новозаветный, пророк христианский.

КАНТОР. Пожалуй. Я формулирую это так, что на почве Нового Завета он стал ветхозаветным пророком, именно как христианин.

Ведь Христос тоже был одним из пророков на самом деле. И Достоевский эту пророческую миссию христианскую поднял до уровня ветхозаветного пророчества, но на базе, на основе именно христианских посылов, не ветхозаветных.

МЕДВЕДЕВ. Он задал некую пророческую парадигму всей русской литературе? Он задал какую-то планку, в которой литература должна быть такой широковещательной, антологической, экзистенциальной?

КАНТОР. Да, он задал, но беда в том, особенно в последние несколько десятилетй… Строго говоря, после разгрома русской литературы, совершенного большевиками, у нас писатели перестали философствовать. И это, на мой взгляд, беда. Писатель-нефилософ – он не совсем писатель или не совсем русский писатель.

МЕДВЕДЕВ. Не совсем русский, да.

КАНТОР. Хотя и не совсем французский. Камю, он кто был? Писатель, философ? Как говорил Камю: «Хочешь пофилософствовать – пиши роман».