И Тимо дал императору клятву.

Итак, говорить правду, когда сочтешь это нужным… Любимец и почти друг самого императора… Но дальше началось для общества нечто непонятное: фон Бок отказался вдруг от чина флигель-адъютанта (совсем как в «Горе от ума»: «чин следовал ему: он службу вдруг оставил»), отказался от брака с Нарышкиной, по слухам, незаконной дочерью императора, женился на эстонской крестьянке, а потом совершил нечто такое, за что Александр, объявив его безумцем, без суда и следствия заточил в Шлиссельбург. Из императорского любимца он внезапно превратился в императорского безумца.

Из крепости его выпустил Николай I. Возможен ли такой жест со стороны императора, казнившего декабристов? Возможен вполне, тот же Николай вызвал из ссылки Пушкина. Но это вовсе не значило, что Тимо прощен. Николай оставил то же определение – «безумен» и заменил Шлиссельбург ссылкой под неусыпным наблюдением за делами и идеями фон Бока, за всем, что он пишет. Даже неопубликованное, даже не нашедшее читателя, свободное слово в условиях самодержавно-рабского государства кажется преступлением, равнозначным делу.

Итак, что же он такое сделал, или написал, этот Тимотеус фон Бок? Среди родственников Тимо ходили слухи, что он попал в крепость за какое-то дерзкое письмо императору. Но они были уверены, что «это письмо, несмотря на все его свободомыслие, было рыцарским по форме и благородным по содержанию». Весь вопрос, однако, в том, как понимать рыцарство. Якоб Меттик вспоминает в своим дневнике, что тема рыцарства всегда была излюбленной темой его зятя, утверждавшего, что рыцарство «несомненно являет собой высшее духовное достижение Средних веков. И нашему прибалтийскому дворянству совершенно не за что краснеть. Именно оно в весьма чистом виде представляло этот дух еще долго после того, как в остальной Европе он был вытеснен иными идеалами…» Чтобы оценить исторический, а затем и поэтический смысл высказывания Тимо, надо вспомнить, что в 20-е годы XIX века прибалтийская или «ливонская» тема стала весьма актуальной для части свободолюбивого русского дворянства, пытавшегося увидеть в рыцарстве, остатки которого еще чувствовались в Прибалтике, романтический идеал сильной, благородной, свободолюбивой личности. Так что слова Тимо находятся в русле определенной преддекабристской традиции. Не случайно он говорил о свободе, чести и достоинстве рыцарства как первом этапе в развитии этих качеств во всем народе и обращался с упреком как бы идеального рыцарства к реальному прибалтийскому дворянству: «Тем не менее, господа, взглянем однажды правде в глаза: это наше блестящее было и остается обращенным только вовнутрь! Оно – лишь для самого себя или для достойных быть равными? А по отношению к стоящим ниже нас мы совершали и продолжаем совершать самые чудовищные мерзости».