4

К вечеру, в безотрадном безмолвии, они добрались до загнившей аллеи. Зрелище царило печальное: десятки, а то и сотни древ дотлевали свой век поодаль от жизни, радости и плодородия. Некоторые из них еще подпитывались остатками падали в земле, но не могли уже формировать здоровые персиковые плоды, и были обречены стать такими же сухими и безжизненными, как стоящие поблизости древа. Вернее, то, что от них осталось: их стволы полопались, местами кора вывернулась наизнанку.

Ти-Цэ выбрал древо посвежее и подальше от объятых разложением пристанищ смерти. Сбросил с плеча мешок и присел, чтобы Помона могла вскарабкаться ему на спину: самой ей было по скользким плакучим ветвям наверх не забраться.

Седоком она оказалась отважным: не издала ни звука, когда Ти-Цэ, не почуявший на себе ее веса, лихо запрыгнул на ветви повыше и на одних руках пополз на нижний ярус заброшенного жилища. А может, боялась, что ее крик заставит йакита потерять равновесие, и потому держала рот плотно закрытым.

Ти-Цэ оставил ее на ветви, а сам спустился за вещами. Помона успела отвыкнуть от такой высоты. Стоило ей взглянуть вниз, как некая сила начинала подталкивать ее к краю. Она отпрянула, и пусть места на ветви было достаточно, чтобы перетащить сюда сарай ее родителей, Помона решилась пошевелиться в следующий раз, только когда Ти-Цэ вновь оказался поблизости.

Он молча взялся за обустройство лагеря, а Помоне сунул в руки хлеб. Она угрюмо жевала краюху: Ти-Цэ ясно дал понять, чем ей следует увлечь рот, пока он занят делом.

Молчание царило долго. Помона наспех затолкала последний кусок хлеба в рот и сделала чудовищный глоток, чтобы получить наконец право говорить, но подавилась. Ти-Цэ подал ей воду.

– Спасибо, – пропыхтела Помона, пощупала припухшее горло и поморщилась, глотнув еще раз. Она потянула ему фляжку, но не разжала пальцы, когда Ти-Цэ положил на нее руку.

Он поднял на нее глаза с немым вопросом, и напоролся на пронзительный взгляд Помоны.

– Ти-Цэ.

Мужчина рванул на себя фляжку и затолкал ее в мешок. Рука Помоны бессильно шлепнулась на бедро.

– Вы устали с дороги, – сказал он. – Если захотите лечь спать пораньше, то…

– Не захочу. Объясни лучше нормально, что у вас с Ми-Кель произошло?

Ти-Цэ опешил. Раздражение уступило место изумлению, и он не удержался от того, чтобы обернуться. Помона говорила серьезно. У людей, похоже, было в порядке вещей беззастенчиво делиться подробностями личной жизни. Очень странная стратегия выживания в обществе. По мнению Ти-Цэ, заведомо проигрышная.

Одна сторона его возмущалась, а другая – увидела в невежестве Помоны заманчивую возможность выложить кому-то все, что копилось в душе долгие годы. В конце концов, только она не могла его осудить и даже рассказать кому-то из йакитов в долине: языка она не знала, и, насколько успел понять Ти-Цэ, не привыкла обсуждать других за их спинами даже среди людей.