Она в шоке, она как будто приоткрыла занавеску и увидела вселенную. Женщина, нежно обнимающая ее, кажется ей богиней, ангелом, знающим все тайны человеческой души. Она больше не плачет, и она больше не думает о Роме и его подруге, все это стало вдруг каким-то второстепенным и ничтожным. Она чувствует удивительное умиротворение и покой, а еще огромную и безграничную любовь к маме. Ветерок снова врывается в раскрытое окно, она глубоко вдыхает аромат и прохладу, которые он принес, а потом решительно вытирает слезы.
-Мама, я так тебя люблю! – говорит она и крепко обнимает маму. Обнявшись, они сидят в темноте, а за окном природа возрождается к жизни.
-Мама, я так тебя люблю! – говорит она и крепко обнимает маму. Обнявшись, они сидят в темноте, а за окном природа возрождается к жизни.
Она подошла к опасной черте, Фатима это знала. Следующий кадр ее прошлой жизни был границей, или почти границей между ее нормальной жизнью и тем, что началось потом. Она не хотела вспоминать все то, что называла периодом перерождения, когда человек рождается – это всегда страдание. Только в младенчестве мы этого не помним, так природа проявляет свое милосердие, думала Фатима, идя по мокрой набережной, а если тебе приходится рождаться вновь уже в старшем возрасте, природа бессильна. И чем старше ты, начиная новую жизнь, тем больнее и труднее бывает ее начать.
Но время лечит или маскирует раны, она точно не знала, знала лишь, что есть раны, которые не заживают никогда. Как в легенде о незатягивающихся ранах, которые могут нанести только бессмертные. Она хорошо запомнила эту историю про Геракла и его друга, которого он случайно и навсегда ранил в какой-то битве. Рана так и не зажила. Так и у нас, самые смертельные и незаживающие раны могут нанести нам только те, кто для нас бессмертен, всегда жив, пусть и не в этом мире, но в памяти, это она тоже узнала в своей новой жизни. А еще она знала, что смогла начать новую жизнь, у нее получилось, и она привыкла к себе новой, более того, она любила свою жизнь, пусть не все ей нравилось – все нравится только в раю. И раз в год она отдавала дань той жизни, которую так и не прожила.
В большой и светлой комнате мебели почти нет, только огромный стол и гладильная доска, и еще нечто в углу, должно быть комод, но точно сказать нельзя, так это нечто завешано тканями и платьями. В большое окно, расположенное непривычно высоко, все время стучат ветки вишневого дерева, уже все в цветах и малюсеньких блестящих листиках.
В большой и светлой комнате мебели почти нет, только огромный стол и гладильная доска, и еще нечто в углу, должно быть комод, но точно сказать нельзя, так это нечто завешано тканями и платьями. В большое окно, расположенное непривычно высоко, все время стучат ветки вишневого дерева, уже все в цветах и малюсеньких блестящих листиках.