– Следующая остановка – Востряково.

Нас поднимают, заранее строят в проходе, на всякий случай снова пересчитывают по головам. Электричка останавливается, двери с шипением разъезжаются, взрослые опасливо выглядывают наружу, будто нас могли завезти в неизвестную местность, и, наконец, дают отмашку. Мы вереницей выходим из вагонов, а вожатые, поторапливая, снова считают нас, как цыплят. Со стороны это, наверное, выглядит впечатляюще: платформа, еще минуту назад почти пустая, вдруг заполняется толпами шумных мальчишек и девчонок в алых галстуках.

– Никто не остался? – строго спрашивает в мегафон Анаконда.

– Нет, – отвечает запыхавшийся физкультурник, он пробежал насквозь весь состав и никого не обнаружил.

Машинист, выйдя из кабины, нетерпеливо ждет, поглядывая на часы, чтобы не выбиться из графика. Наконец, старший вожатый разрешающе машет рукой, доносится сообщение, что следующая станция – «Белые Столбы», двери, шипя, смыкаются, электричка, обдав нас разогретой смазкой, дергается и, громыхая, отъезжает, открыв взгляду дрожащие рельсы, заезженные до стального блеска, и деревянные шпалы, полузасыпанные мусором и промасленной щебенкой.

Любой знает, в «Белых Столбах» находится сумасшедший дом. Когда пионер совершает какой-то невероятный поступок, например, забирается на крышу котельной, Анаконда так и спрашивает: «Может, тебя, поганец, в Белые Столбы отправить? Там таких много. Подлечат!» Но в дурдом никто не хочет. И после отбоя мы нередко пугаем друг друга слухами о беглом психе, а потом сами не можем уснуть, принимая качающуюся в окне ветку за удравшего пациента.

Но, когда я был в пятом отряде, из Белых Столбов в самом деле улизнул буйнопомешанный, зарезавший своих домашних. На несколько дней всем запретили выходить за территорию, даже приближаться к забору. Но вскоре его поймали. Как говорили взрослые, псих зашел в сельпо и попросил хлеба, ему сразу дали, сообразив, кто он, дали не только хлеба, но и молока, колбасы, даже пастилы. Пока сумасшедший в тенечке питался, как обычный проголодавшийся гражданин, приехали сначала милиционеры, а потом уже и санитары со смирительной рубашкой. Я хорошо представляю себе, как это происходило, по фильму «Кавказская пленница», его я смотрел три раза.

…Мы долго спускаемся с платформы по шаткой деревянной лестнице, но некоторые сорвиголовы начинают прыгать с бетонных плит вниз, на землю, заросшую одуванчиками и мать-и-мачехой. Медсестра в белом халате паникует:

– Прекратить безобразие! В гипс захотели?

Однако кто посмелей и половчей, уже спрыгнул. Мы снова строимся поотрядно и направляемся в сторону лагеря, который почти в километре от станции. Вещи младших складывают в грузовик и везут к корпусам обводным проселком, кто постарше, тащит поклажу сам. Сначала мы движемся по неровной деревенской улице, огибая остававшиеся от майских дождей лужи, в некоторых полощутся домашние утки. Местные хозяйки подходят к своим заборам и с добрыми усмешками смотрят на нас, кое-кого я узнаю: они в разные годы работали в «Дружбе» уборщицами, посудомойками, нянечками, кастеляншами, поварихами.