В общем-то, никаких жутких тайн в письме не было. Да и какие особые секреты могут связывать меня с Красновой? Но из-за того, что тираннозавр с издевкой прочтет вслух мою переписку, пусть даже с нелепой Нинкой, меня охватила непонятная ярость. С какой еще стати?
– Да, так нельзя! – подтвердил Лемешев. – У нас даже государство письма не вскрывает.
– Заткнись! Зассыхин, давай сюда, убью!
Несчастный почтальон вздрогнул, повернулся и покорно побрел к Жаринову. Оказывается, когда в книжках пишут, будто героя что-то толкнуло или подбросило вверх, это не преувеличение и не фантазия автора, это чистая правда! Сам не понимая, как я вмиг, словно меня метнула катапульта, очутился перед испуганным Засухиным и выхватил треугольник из его шершавой от экземы руки.
– Отдай, – испугался он.
– Неси сюда! – приказал мне Аркашка, лениво поднимаясь с койки.
– Да пошел ты на… х-ху…тор бабочек ловить! – ответил я, порвал письмо, а клочки бросил на пол. – Читай, урод!
– Что-то-о-о! – Жаринов вскочил, звякнув пружинами, и двинулся на меня с беспощадной ухмылкой.
В лунном свете я отчетливо увидел его ощеренный щербатый рот и веселые глаза, а пружинистое тело тираннозавра отчетливо вспучилось бугристыми мышцами, напоминавшими крупную выпуклую чешую. Окончательное сходство с кровожадным доисторическим ящером ему придавали руки, он держал их на уровне квадратиков накачанного пресса, но не сжав в кулаки, а, наоборот, свесив кисти – так нас в детском саду учили изображать доброго зайчика-попрыгунчика в зимнем лесу:
Трусишка, зайка серенький, Под елочкой скакал. Порою волк, сердитый волк, С лисою пробегал…Но я-то знал: опущенные руки – это хитрый хулиганский приемчик, чтобы жертва расслабилась, не ожидая удара.
«Смешно, – мелькнуло в голове, – из-за Нинки Красновой меня сейчас отмутузят…»
Я объявлюсь дома с расквашенным носом, лиловым фингалом под глазом, и Лида, увидев избитого сына, в ужасе залепечет:
– Да что же это такое! Я думала, ты вернешься из лагеря посвежевшим!
В палате наступила такая тишина, что слышно было, как скрипят половицы и бьется под потолком в паутине погибающая муха. Отчаянные взгляды пацанов прожгли мне кожу. Подойдя вплотную, Аркашка, дохнув на меня кислым табачищем, проговорил сквозь зубы:
– А ну, повтори!
– Ладно, ладно, Жар, я не прав, извини! – как можно жалобнее отозвался я.