Этот сон заставал человека врасплох, он отнимал у него волю, погружал в глупые, нелепые мечты, делая легкой добычей Дьявола.

И именно такой сон напал в этот день на отца Фалафеля и Сергея-пасечника, заставив их слегка расслабиться, присесть у дорожной обочины и глядеть, как в бездонном небе медленно плывут облака.

– А ты хотел бы быть ангелом? – спросил Пасечник, вытянувшись на траве и глядя, как медленно разворачивается в небе большое неуклюжее облако. – Паришь себе, не зная забот, и никто тебе не указ, чем плохо?

Голос его был негромкий и сонный.

– Я думаю, ангелов и без нас хватает, – отозвался отец Фалафель, тоже едва живым, полумертвым голосом. – Другое дело, что иногда бывает от них большая польза.

– Например? – спросил Пасечник, закрывая глаза и засыпая.

– Да сколько хочешь, – отец Фалафель боролся с подступившим сном. – Сколько хочешь, ей-богу… Да взять хотя бы вон нашего благочинного, отца Павла. Ты сам видел, ступени у нас крутые, для грузного человека скакать вон по таким ступеням больно тяжело, а уж такому, как Павел, наверно, совсем тяжело… Так вот, ангелы. Был тут у нас один старец приезжий, так он совершенно серьезно утверждал, что, когда Павел поднимается по этой крутой лестнице, два ангела небесных помогают ему, толкая и придерживая Павла за ягодицы, о размерах которых ты уже имеешь представление…

Ответом ему был легкий храп уснувшего Пасечника, после чего отец Фалафель тоже вытянулся в придорожной траве и через минуту уснул.

И снилась ему какая-то совершенная ерунда, как будто он был уже не отец Фалафель, а скорее все же Папа Римский, о чем можно было легко догадаться по красному плащу и головному убору, который едва держался на голове, так что все время приходилось его поправлять.

И это обстоятельство неопровержимо указывало на то, что произошло самое ужасное и отец Фалафель поменял веру и перешел в католичество, что было подобно внезапному удару молнии или померкшему вдруг солнцу.

«Как же это я? – сказал он, и голос его немедленно разнесся вокруг, возвращая к жизни всех, когда-то знавших отца Фалафеля, а теперь готовых его разорвать, так что ему приходилось прятаться в каких-то темных комнатах, при этом он понимал, что если не сбросит с себя этот красный плащ и этот головной убор, то будет иметь дело с бушующей за дверью толпой, не знающей ни милосердия, ни снисхождения.

И вот он срывал с себя эту красную одежду, которая не давалась и все норовила набиться в рот или закрыть ему глаза и с каждым движением пеленала его всех сильнее и сильнее, пока, наконец, ослабев, он не закричал изо всех сил от тоски и печали, и крик его был знаком близкого пробуждения.