– Вот это по-нашему, – сказал отец Фалафель, глядя на просвет через пустую бутылку. – Все бы так пили, так другая страна была бы.

– Стой-ка, – отец Сергей заглянул в кабину. – Это что тут еще у тебя за подозрительная фляжечка?

– И ничего она не подозрительная, а чистый самогон, – ответил шофер. – Его в Захнино гонят. Целая, между тем, бригада. И хорошего качества, кто понимает.

– Мы-то как раз понимаем, – сказал Сергей, нюхая содержимое фляжечки. – Можешь не сомневаться. А вот понимаешь ли ты степень своей ответственности перед Родиной, это еще надо проверить.

И с этими словами он поднес фляжечку ко рту и опрокинул ее, издав при этом какой-то болезненный тоскливый звук, похожий на то, как если бы кто-то выключил включенную на всю мощность заставку Windous.

– Служу Советскому Союзу, – сказал шофер и отдал честь. Потом он взял из рук Сергея опустевшую фляжку, допил остатки и добавил:

– Если что, то говорите, что вы меня взяли в заложники.

– И скажем, – сказал Пасечник, потрепав шофера по плечу. – Можешь не сомневаться.

Потом Пасечник и шофер сели в машину и отбыли в неизвестном направлении, а Фалафель присел у обочины дороги, снял с себя обувь и задумался, предавшись нехитрой науке ожидания. А потом уснул.

108. Борода

108. Борода

Откуда взялась у отца Иова странная привычка поглаживать во время беседы свою бороду – этого, конечно, не знал никто. Достоверно известно было другое, а именно то, что сама эта борода была на редкость несимпатична, вызывающе вульгарна и совершенно не отвечала тем задачам, которые должна была исполнять борода монастырского насельника, напоминая о близости Божьей и предупреждая о неподкупной неизбежности Страшного Суда. Эта борода росла совершенно по каким-то своим законам, то давая в одном месте завидную густоту, то наоборот, производила нечто, напоминавшее игривую плешивость, просвечивая насквозь до самой кожи и при этом еще позволяя себе завиваться на концах, что выглядело уже совсем неприлично.

Единственное, в чем эта борода явно преуспела, была ее длина, которая – как говорили знающие люди – достигала аж до самого пола, – но и тут она выглядела далеко не комильфо, а скорее так, словно её хозяину приходилось просить милостыню или петь в подземном переходе.

«Если бы случился конкурс на худшую бороду, то твоя бы заняла первое место», – сказал как-то отец наместник, который сам был бородой не обделен и поэтому безбоязненно позволял себе по этому поводу всякие замечания.

Замечание это было, конечно, обидное, но еще обиднее были смех и хихиканье братии, которая почти открыто показывала этим глупым смехом свою зависть и заскорузлую – как говорил сам Иов – неприязнь, которые братия демонстрировала в отношении своего духовника.