– И тем не менее, сэр. И тем не менее, Мозес. Пусть она даже одарит нас чем-то невообразимым, эта Истина, исполняющая роль Санта Клауса, нам все равно не избежать кое-каких щекотливых вопросов, главным из которых, конечно, останется вопрос – что, собственно говоря, нам делать со всеми этими подарками, сэр? Во что, так сказать, их употребить? Ну, вы понимаете, сэр? – Ну, конечно, себе на пользу, Мозес. Именно так – себе на пользу. На что же еще, Мозес? – Отлично сказано, сэр. Себе на пользу. А что же потом? – Что потом, Мозес? – Вот именно, сэр. Потому что все, с чем нам приходится сталкиваться в этой жизни, служит, так сказать, исключительно для одноразового использования, сэр, – будь это наша жизнь или что-нибудь помельче. Одноразового, Мозес. Оттого вопрос «а что» всегда наготове, даже если у вас и в мыслях не было его задать. Это как с известного рода женщиной, сэр. Стоит добиться своего, как немедленно начинаешь недоумевать по поводу того, что, собственно, она делает в твоей постели? Только врожденное чувство деликатности, сэр, не позволяет мне развивать эту тему подробнее. – Да ты просто циник, Мозес. Уму непостижимо, как я уживался с тобой столько времени под одной крышей. Тем более, Мозес, что ты, как всегда, говоришь о земном, в котором ты погряз по уши, словно старая телега, попавшая в грязь, тогда как речь у нас давно идет, фигурально выражаясь, о небесном. Дары Истины, Мозес. Неплохо было бы, конечно, отличать к сорокам годам божий дар от яичницы, ну, это уже, как говорится, кому как повезет, Мозес!– Земное или небесное, не вижу, по правде говоря, большой разницы, сэр. – Не хочешь видеть, Мозес. – Просто не вижу – и все тут, сэр. – Но ты ведь так не думаешь, Мозес? Ты просто говоришь так из чувства противоречия, вот и все. – Я говорю так, потому что так думаю, сэр. Иначе, зачем было бы и говорить? – Выходит, ты у нас просто дурак, Мозес?.. А я и не знал…

Странное дело, но всякий раз, когда я задаю себе этот вопрос, мне на память приходит мадам Познер, восьмидесятилетняя старушка из Барнельвильского дома престарелых, у которой был одноногий сын, приезжавший к ней по воскресениям, чтобы на зависть всем катать ее на своей инвалидной машине с ручным управлением. Старушка обладала всеми возможными добродетелями и только одним единственным недостатком: стоило ей открыть форточку, окно или дверь, как ей мерещился бьющий оттуда необыкновенный свет, в котором купались маленькие золотистые ангелочки. «Они все равно, что бабочки» – с умилением говорила она, складывая на груди руки. Позже старушка призналась, что видит свет даже тогда, когда снимает крышку с кухонной кастрюли. Довольно часто я заставал ее застывшей возле какого-нибудь кухонного шкафчика или открытого холодильника, и выражение ее лица свидетельствовало в пользу того мнения, которое рассматривало благодать отнюдь не в качестве досужей выдумки. Во всем остальном мадам Познер ничем не отличалась от прочих обитателей Барнельвильского дома престарелых, которые – к слову сказать – как один, терпеть не могли эту благодатную старушку, пытаясь всячески усложнить ее жизнь мелкими, но зачастую весьма изобретательными пакостями. Совершенно, между тем, безрезультатно. Мадам Познер, похоже, даже не понимала о чем идет речь. «Вижу, вижу», – бормотала она, открывая бельевую корзину или дверцу духовки, и ей-богу, это звучало ничуть не хуже филофериевского «диспут окончен