Ирландский засранец с чистыми голубыми глазами… Впрочем, даже сейчас он прекрасно понимал, что дело совсем не в Грегори, что не помешало ему еще раз обложить его по полной программе.

Одним из ее неоспоримых достоинств было то, что она всегда умела быстро приходить в себя.

– Ах, вот оно что, – она уцепилась за дверной косяк. – Решил за мной пошпионить?

– Заткнись, – сказал он, вытаскивая ее на площадку черного хода.

– Ты с ума сошел? – она снова попыталась вырваться.

Пожалуй, именно тогда он и почувствовал в первый раз, как меркнет и рассыпается власть слов и на их место приходит что-то совсем на них не похожее. Молчание, сэр. Молчание, в котором совершалось то, что было неподвластно словам, напоминавшем теперь пустые конфетные фантики, от которых не было уже никакого проку.

Молчание, которое вдруг затопило весь мир и теперь плескалось за окном, вот-вот готовое ворваться сюда, чтобы навсегда погрузить нас в великую немоту.

Как бы то ни было, ему показалось, что он не слышит ее голоса, не слышит все эти «пусти», «что ты делаешь», «дурак» или «мне больно», которые уже потеряли всякий смысл и были похожи на театральные реплики, не способные никого обмануть.

– Пусти, мне больно, – она попыталась выдернуть руку.

– Я же тебе сказал, Грегори подождет.

– Ты дурак, просто дурак, – сказала она так, словно всегда это знала и теперь ей, наконец, представилась возможность сообщить эту новость всему миру.

Но он не слышал ее, подталкивая к железной лесенке, ведущей на крышу.

Молчание билось у него под ногами, накатывало волнами на стены, гудело в лестничных пролетах, словно сердясь, что они еще до сих пор обходятся какими-то жалкими словами, которые давно было пора забыть.

– Я буду кричать, – сказала она, упираясь и одновременно поправляя свой халат. Тот самый халат, Мозес…

– Кричи, – Давид оторвал ее пальцы от поручней и подтолкнул наверх, по гудящим железным ступенькам. – Кричи, если нравится. Давай.

Потом он вытолкнул ее на эту маленькую, без ограждения, площадку, где она от неожиданности взвизгнула и вцепилась ему в руку.

– Ничего, – он развернул ее от себя, подталкивая туда, где в конце площадки начиналась ничем не огороженная бездна. – Тут невысоко.

– Не надо, – сказала она напряженно, подаваясь назад.

– Ты уверена? – спросил он и представил вновь этого Грегори, который сидел сейчас, развалившись в одних трусах на кресле и пил пиво.

Потом он вспомнил, как они стояли когда-то давным-давно на хрупкой пирамиде из стульев в Эйн-Кереме, и его заколотило. Похоже, она тоже что-то почувствовала. Во всяком случае – тогда, когда он провел ладонью по ее спине.