Поднимаясь в лифте, он вдруг подумал, что не знает даже, что ему сказать, если вдруг пришлось бы столкнуться с ней нос к носу.

Потом, прислушиваясь, он постоял возле ее двери на последнем этаже. За дверью было тихо. Он вышел с лестничной площадки на площадку черного хода и поднялся по железной лесенке, откуда было два шага до небольшой, ничем не отгороженной площадки, где могли уместиться не больше двух человек, а дальше, – до ее балкона, осторожно наклонившись над которым, можно было увидеть часть ее комнаты, в чем он однажды и убедился, когда ждал ее с какого-то концерта…

Собственно говоря, именно это он и собирался сейчас сделать еще раз.

Поднявшись по железным ступеням и стараясь осторожно ступать по этому гудящему железу, он очутился на маленькой, неизвестно для каких целей сделанной площадке, а затем, наклонившись, стал осторожно перегибаться, держась одной рукой за торчавшую из кирпичной стены арматуру.

Слава Богу, на улице уже было темно, и часть ярко освещенной комнаты была хорошо видна.

Всего лишь какие-то несколько метров, сэр.

Он потянулся еще немного и увидел человека, сидящего в кресле. Лица его было не видно, да, собственно, это было и не к чему. Достаточно было того, что он сидел в одних трусах, а на груди его болтался небольшой крестик. Потом он наклонился, и Давид увидел его лицо. Это был Грегори.

Чтобы не ошибиться, он подтянулся еще ближе и прищурился.

Сомнений не было.

Проклятый Грегори, сэр.

Собственной персоной и в одних трусах.

Как на ладони.

Было удивительно, что он удержался и не свалился со своего наблюдательного пункта. Во всяком случае, сердце заколотилось еще сильнее, подкатывая под самое горло.

Да еще, довершая всю картину, в комнате появилась Ольга. В том самом халате, который они купили вместе несколько месяцев назад.

Осторожно спустившись, он сел прямо на пол. Потом, размахнувшись, двинул кулаком в железный лист. Железо жалобно загудело.

– Чертова шлюха, – сказал он, пробираясь назад. – Чертова шлюха!..

Что он мог еще сказать?

Вернись, я все прощу?

Или – будем друзьями до глубокой старости?

Не опасаясь, что его услышат, он ударил по железному листу еще раз. Потом поднялся на ноги. Лист гудел, как будто это был колокол, который уж конечно звонил по тебе, а не по этому ирландскому засранцу, которого следовало бы поскорее повесить на его собственном нательном кресте.