– Нет, – прошептала она, боясь оторвать от поручня руки. – Не надо. Мы сейчас упадем.

– Не исключено, – сказал Давид, роясь в одежде.

Молчание заливало эту маленькую, неизвестно зачем оставленную строителями площадку, грозя унести их в тот темный, безмолвный Океан, откуда уже не могло быть возврата.

Конечно, она тоже почувствовала это, вцепившись в поручень и видя далеко внизу булыжную мостовую, расцвеченную тусклыми электрическими бликами.

Во всяком случае, не было бы ничего удивительного, если бы она вдруг вспомнила по аналогии то эйн-керемовское утро, воспоминание о котором теперь придется загонять в самый дальний угол памяти.

Эти чертовы воспоминания, которые уже сейчас вызывали боль и тоску.

Следовало бы, конечно, удержаться и не дать им, пока не поздно, овладеть тобой.

Тем более, что мир вокруг вдруг предстал перед ним, как театральная сцена, на которой им приходилось теперь играть, подкидывая друг другу реплики, паузы и заученные жесты, что было, конечно, не так безнадежно, как если бы они имели дело с наглой и самодовольной реальностью.

Сцена, где декорациями служил весь этот мир, вместе с его Небесами, Городом и Преисподней.

С его Преисподней, Небесами и Городом, у каждого из которых никогда не было ни единого шанса остаться в одиночестве.

С его Городом, Преисподней и Небесами, дальше которых тебе было не суждено убежать, даже если бы ты истоптал себе все ноги и обошел бы все, что только можно было исходить.

Он вспомнил вдруг, как совсем недавно она сказала, – слегка насмешливо, как будто они просто играли в какую-то очередную игру: «Мне кажется, что иногда я начинаю тебя ненавидеть. Знаешь, после этого дурацкого лифта. После того, как я тебе все про себя рассказала. Как будто я виновата, в самом деле, что я такая, какая есть».

Как будто мы все виноваты, что мы такие, как есть, подумал он, прижимая ее к себе.

Мостовая внизу угрожающе качнулась.

Она глубоко вздохнула, но ничего не сказала.

Ему показалось, что молчание уже накрыло ее с головой, иначе, отчего бы она промолчала, когда его рука скользнула под ее халат и коснулась ее тела?

Чего бы было ей молчать, когда он задрал ее халат и почувствовал под ладонью теплую женскую плоть?

Знакомый изгиб талии. Едва слышный запах этих чертовых духов, название которых он так никак не мог запомнить.

Жаль – вторая рука, которая держала ее над бездной, была занята.

Потом он провел ладонью по ее лицу.