Свидетельница моргнула еще раз, личико с размазанным макияжем поехало в сторону, и, повесив голову, она, наконец, произнесла сквозь слезы:

— Он сказал, что она не доживет до больницы…

Дмитрий пошатнулся, выпуская девушку из своих цепких пальцев. Шагнул незряче мимо ребят, дошел до двери блока, потом оглянулся и спросил глухо:

— В какую больницу ее забрали?

— В… в…первую городскую, — ответила девушка и заревела на плече одной из девочек.

Дмитрий глянул на нее еще раз и бросился из блока.

Как он долетел до больницы, впоследствии вспомнить не мог. Ворвался в корпус, пронесся по коридорам, пока не догадался спросить, где искать любимую. Уже подбежал к медсестре, но вдруг увидел, как из какого-то кабинета под руки выводят Анину мать. Нарядная, в шикарном платье женщина едва шла, ведомая мужем с одной стороны и доктором с другой. У Димы сердце ухнуло куда-то в желудок. На ватных ногах он подошел к родителям своей бывшей невесты.

Женщину опустили в кресло, и она заплакала тихо так, безутешно. Муж с серым лицом сидел рядом и очень часто моргал, поглаживая жену по руке. Он первый заметил и узнал Милославского. Парень подошел ближе. Поздороваться сил не было, и он просто кивнул. Мужчина кивнул в ответ. Видимо, тоже говорить не мог.

— Аня… — кое-как прохрипел Дмитрий.

Тот заморгал чаще и указал взглядом на дверь. Дима посмотрел на нее. «Операционная» — гласила вывеска, и парень опустился на стул.

Так он просидит весь день. Он ни на кого не будет обращать внимания и даже не заметит, когда приедет Мишкина мать. Он лишь тупо будет смотреть на вывеску и лишь иногда переводить взгляд на светящееся над ней окошечко, в котором говорилось, что идет операция. Он потеряет счет времени. Оно просто перестанет для него существовать. А важным станет лишь одно: там, за этой белой дверью борются за Анину жизнь. Дима услышит, хоть до него не сразу дойдет смысл сказанных слов, что Михаила перевели из операционной в реанимацию, что жизнь его вне опасности. А вот невеста… Ее так и называли — «невеста».

Операция длилась восемь часов. Он тогда еще не знал, что она была лишь первой в череде многих. Конечно, к девушке, которая сама даже не дышала, никого не пустили. Ни в первый день, ни во второй, ни в последующие.

И Дима будет сидеть в коридоре. Когда Аню переведут в реанимацию, он станет ночевать в больнице, прячась от персонала. Когда ее повезут на вторую операцию, он опять переберется в коридор, который упирался в белые двери операционной. Скоро бледного, худого парня, у которого была при смерти невеста, будут знать все. Первое время он еще будет пытаться объяснять, что несчастная девушка не за него вышла, а потом перестанет. Перестанет, потому что тогда его могли бы прогнать от выкрашенной белой краской двери. Прогнать от его Ани. Он часами сидел под всеми этими дверьми и отказывался сам себя понимать. Как он мог желать ей смерти? Вот как? Ведь если ее не станет, то жизни не будет… Совсем не будет. Пусть она будет навсегда принадлежать другому. Пусть он никогда больше не увидит ее. Пусть он больше не посмеет произнести ее имени… Только пусть живет. Живет. Ходит. Ест. Спит. Дышит.