— Но это не минский, — заметил капитан.

— Да на русском это! На русском. Слова из колыбельной.

— Из колыбельной?

— Да, из колыбельной, — и прекрасное лицо озарилось задором. — Но они-то этого не знают.

И с этими словами она взялась за луку седла. Соджун, смеясь, ее подсадил.

Однако не все было так весело. Капитана перевели. Син Мён рвал и метал. Он пытался достучаться, пытался изменить это, но не смог. Соджун, оставшись в должности капитана, перешел в городской магистрат. Во дворец ему вход был заказан. Урезали жалование. Появились ночные дежурства. У него больше не было влиятельного отца, которого боялись и уважали, и именно в этот момент капитан понял: теперь он остался совсем один.

Чтобы устроить Микён, Соджун пошел на сделку с совестью. Он поехал в Бёнгван, встретился с главной кисэн, да вот только та и слушать не желала. Микён была хороша, но время ее было на исходе, так зачем брать такую кисэн? Соджун ушел несолоно хлебавши. И тут вспомнил про старый трактир у пристани Мапо.

Съездил туда, встретился с хозяйкой. Конечно, притон у пристани был именно притоном. Все кисэн здесь оказывали интимные услуги. Здесь не звучал благородный каягым, потому что публика была отнюдь не благородная. В основном это были портовые гости самого низшего класса, беглецы всех статей, бандиты. Соджун сидел, оглядывался. Конечно, он не собирался устраивать сюда Микён, капитан рассчитывал на другое. Рассчитывал на то, что ему подскажут к кому обратиться еще. Так и получилось. Хозяйка назвала еще один дом терпимости, правда, за городом, который нуждался в учителе игры на каягыме. Соджун незамедлительно отправился туда.

Это был дом учений. Здесь готовили самых высококлассных кисэн. Здесь обучались искусству ведения беседы, чайной церемонии, разливу вина, танцам и игре на разных инструментах. Соджун посмотрел, пораспрашивал местных и выяснил: была учитель из старых кисэн, да умерла этой зимой от лихорадки. Соджун вернулся в Ханян, забрал Микён, инструмент и вновь прибыл в дом учений.

Молодой красавец приглянулся главе. Она пригласила его к столу и все подливала вина. Соджун порывался уйти, но прекрасная глава, разодетая в пестрый шелк, вздыхала и сетовала на одиночество, да на то, что вполне может обойтись и без каягыма. Вон, дескать, сколько инструментов еще есть! И капитан усаживался на подушки и выпивал преподнесённую ею чашу.

Очнулся он уже раздетым по пояс, обнимая непослушными руками девицу, которая и вовсе была в чем мать родила. Соджун оттолкнул женщину, кое-как поднялся, стал одеваться. Тело казалось немного тяжелым, непослушным, но не более того.