— Может вам чаю налить? — предложила хозяйка.

Мужчина-волшебник улыбнулся, и морщинки заискрились лучиками у добрых глаз.

— А вот не откажусь. Сыро, знаете ли.

Девушка обрадовалась и ушла на кухню. Минут через десять оттуда донесся упоительный запах оладий.

Настройщик прихлебывал чай, уплетал оладушки и всё что-то рассказывал великодушной хозяйке. Инна слушала, словно завороженная. По словам настройщика выходило так, что у каждого инструмента была своя душа. И именно с душами разговаривал мастер. Большинство инструментов жаловались на бесталанных хозяев, которые просто издевались над ними. Но встречались и такие, которые тосковали по музыке. Которые до сих пор ждут своих хозяев, но те уже более не нуждаются в инструментах. И страшнее того — не нуждаются в музыке.

— Вот уже одиннадцать лет в этом доме нет музыки, — проговорил с грустью настройщик. — Она здесь дышала. Жила в молекулах воздуха. Путалась в складках портьер. А теперь ее даже не осталось на пыли этих высоких антресоль. И не потому, что вы сделали ремонт. Музыку изгнали. Ее запретили. Как религию после революции. И она задохнулась. Умерла. От нее даже памяти не осталось. Потому что даже помнить о ней здесь запрещено.

Последнее Оле Лукойе проговорил шепотом и даже оглянулся. Инну непонятно почему передернуло. И она тоже оглянулась. Что-то было в словах настройщика… Веяло от его слов могильным тленом.

А потом мастер вернулся в гостиную. Откинул чехол с рояля. Инна неосознанно выдохнула едва слышно:

— Божественный инструмент!

Но Валериан Адамович услышал.

— О! Я еще кое-что могу сказать наверняка! — вдруг воскликнул он.

Инна совсем по-детски вытаращила на него глаза.

— Ваши руки, сударыня, — меж тем продолжал мастер. — Ваши руки тоже скучают по музыке.

Девушка посмотрела на свои ладони.

— Не окажите ли старику услугу? Сыграйте. Хоть «Собачий вальс».

Инна фыркнула.

— Валериан Адамович, играть на таком инструменте «Собачий вальс» это всё равно, что пить самогон из бокала Фаберже.

Настройщик хмыкнул. Видимо, ему понравился комментарий девушки. Инна принесла специальный обитый бархатом стул. Села, открыла крышку инструмента, и вдруг ее охватило непонятное волнение. От мурашек, пробежавших от поясницы к шее, волосы на затылке встали дыбом. Она положила руки на холодные клавиши и замерла. Если мгновение назад она лихорадочно соображала, что же ей сыграть, чтобы не осрамиться перед мастером, то едва кожа коснулась черно-белых пальцев инструмента, сомнения исчезли. И из-под открытой крышки зазвучала «River Flows In You»[1] корейского композитора Ли Румы. Девушка совсем не боялась ошибиться. И дело не в том, что она достаточно хорошо знала эту мелодию. Нет! Совсем нет! Она словно чувствовала, что этот инструмент — этот незаслуженно забытый рояль — не даст ей ошибиться. Он тоже не хотел осрамиться перед мастером. Ему тоже это было важно! А вдвоем и страх вдвое слабей.