А потом он, замерев в очередной раз, едва не встал, но что-то вспомнил. Опустил руки, коснулся клавиш, и тут от рояля полилась «Nuvole Bianche» Людовико Эйнауди. Вадим играл, закрыв глаза. Он играл и улыбался. Играл и не видел ничего вокруг. Сейчас здесь был только он, рояль и Музыка, скользящая по гостиной. Она путалась в складках портьер. Она повисала на хрустальных каплях чешской люстры. И она тоже улыбалась.

Инна не могла отвести глаз от мужа, склоненного над инструментом. В груди стало тесно, едва сердце узнало первые ноты «Nuvole Bianche». Это была не просто мелодия. Это музыка, под которую пятнадцатилетняя Ингеборга прощалась с балетом. Март, 2005 года. Хореографический международный конкурс. Это не просто день. Это годовщина смерти Дмитрия Кима. Взрослый ребенок стоял за кулисами и ждал этих первых аккордов. Ей твердили, что у нее неудачное платье и черный цвет не гармонирует с музыкальной новеллой. Инна знала: сегодня ее последний выход на сцену. В день гибели Дмитрия Кима. Он никогда не слышал эту мелодию, но, едва девочка услышала ее первый раз, в то же мгновение увидела своего кумира за роялем. Это была их мелодия: маленькой балерины и умершего пианиста. И сейчас, когда воскресший Дмитрий Ким исполнял эту композицию, прикрыв глаза, и улыбка пряталась в уголках его губ, Инна вдруг увидела себя кружащейся пятнадцатилетней девочкой. Только платье было воздушное и нежно-розовое, а не черное. И многочисленные слои тафты взлетали от выброшенной вверх ножки. И эта девочка-музыка тоже улыбалась. И слезы скользили и скользили по щекам взрослой Инны: Музыка вернулась в этот заколдованный дом.

А когда стихли последние звуки, пианист опустил руки на колени и встал.

И не в силах устоять сел обратно…

В гостиной, где под потолком еще витала музыка, где не осталось ни одного клочка свободного места, раздались аплодисменты. Это был Эммануил Маркович, он сидел на диване ближе всех к роялю. Это он хлопал огромными сухими ладонями. И, глядя Вадиму в глаза, аплодировал так, как никому и никогда в жизни. Изма Изральевна, безостановочно промокая платочком глаза, присоединилась к мужу.

— Браво! — воскликнула она, и исполнителя накрыло волной аплодисментов.

Он пытался, но не мог встать. Напротив него, расположившись кто в чем, и кто как, сидели и стояли соседи. Он едва различал их, едва узнавал. В голове шумело, как от стакана водки. А люди хлопали исполнителю, он же не мог даже улыбнуться. Алька бросилась к брату. Обняла. Он автоматически погладил ее.

— Браво! — раздалось из зрительного «зала».