Тимка отвернулся, стал рассматривать рисунок на обоях.

— Карина… жалеешь? — спросила мама тихо.

— Словами не описать! — выдохнул взрослый мальчик. — Не знаю, как там у нее было раньше… а я воспользовался, понимаешь? Как салфеткой или туалетной бумагой. Она мне не нравится. У меня первого сентября чуть сердце не накрылось, когда увидел ее! Да и городище наш… Хрен что спрячешь! Все всех знают. Все всё про всех знают! Как там: в одном углу чихнул, в другом кричат «будь здоров»? Узнать бы кто слух пустил, я б тому табло поправил.

— Тим, ну что за речь! Уж лучше сказать «дал бы в морду»… Табло поправил… Фу. Сам ведь накосячил!

— Сам, — тут же согласился Тимка.

— А Нику расскажешь?

— Мам, ну скажи зачем?

— Что Иваныч сказал? — мама резко сменила тему. Была у нее такая манера. Чувствовала, что разговор дошел до точки и всё — переходит на другую тему. Тимка только ресницами хлопнул:

— Который? Они сегодня на пару над нами глумились.

— Над вами?

— Зарница завтра.

— Блин! Тим, а я забыла!

— О! Мам, давай не будем! Чего вы там не видели? Езжайте в свой Питер. Я потом приду, спать лягу.

Елена Николаевна улыбнулась, погладила по волосам.

— Ты всё больше походишь на отца, — сказала она тихо.

Тим поднял глаза.

— У меня глаза твои, — ответил сын, прижимая руку мамы к щеке.

— Да, но фигурой, волосами… даже характером весь в Илью.

— Ты его очень любила? — вдруг спросил сын.

Мама улыбнулась, глаза, наполнившись теплом, заблестели. Елена Николаевна несколько раз кивнула.