…И шрамы от ожогов, которые его покрывали.
Каждый дюйм этой кожи альбиноса Вальтейна был испещрен красными и фиолетовыми пятнами, слившимися во что-то почти неузнаваемое. Шрамы тянулись от ее сморщенных пальцев на ногах, мимо ключиц, через горло и заканчивались за левым ухом. Она прикрыла их своим жакетом с длинными рукавами и высоким воротом, но вы могли бы увидеть края на ее шее сзади, если бы знали, куда смотреть. Целителям едва удалось спасти ее лицо. Практически содрали всю кожу и заново нарастили ее.
Я не ответил.
Я видел ее тело таким только однажды, после окончания войны — после Сарлазая, после моей семьи. Она появилась у дверей моей квартиры, и мы практически поглотили друг друга с бешеной, маниакальной интенсивностью. Но все в нашем свидании было ядовитым, как будто мы пытались трахнуть что-то мертвое, вернув к жизни, и притворялись, что не чувствуем запаха гнили. Мы даже не разговаривали. Когда мы закончили, она перевернулась, оделась, и я не видел ее больше много лет.
По правде говоря, мне было неприятно видеть ее такой.
И это казалось неправильным, потому что я был тем, кто сделал это с ней.
— Мы оба принесли свои жертвы, — тихо сказала она.
Я чуть не рассмеялся.
Убийство. Убой. «Жертвы». Конечно.
Восемь лет назад, во второй худший день моей жизни, мы с Нурой стояли в кровавом хаосе в горах, сражаясь в битве, на победу которой мы не могли надеяться. И она проникла в мой разум и заставила уничтожить весь город Сарлазай. Предательство, которое выиграло войну, убило сотни и полностью выпотрошило меня.
И все же иногда я забывал, что, принимая это решение, она была готова умереть за него.
Одна мысль о том дне заставила мои ноздри гореть запахом горелого мяса. И мы собирались вернуться к этому.
Ко мне подошла Нура, черты ее были проникнуты мягкостью, которой я не видел уже много лет.
— Ты и твое кровоточащее сердце, Макс, — прошептала она. — Мне жаль. Мне действительно жаль.
Я выдавил:
— Мне нужно, чтобы ты сказала мне, что ты привела ее ко мне не для этого. Мне нужно, чтобы ты сказала мне, что я не