Любовь в переносе – на самом деле не ложная (смещенная), а реальная, потому что нацелена она на реальный объект. Реальное – это то, чего нет в психической репрезентации, то, что не имеет ни образа, ни слова. Любовь целит в Реальное – в частности, в Реальное смерти (исчерпывающим образом это выражено, например, у Вагнера в «Тристане и Изольде»). Крепка, как смерть, любовь. Любовь позволяет преодолеть Реальное разницы полов (т. е. отсутствия сексуальных отношений, взаимодополнительности полов) и Реальное смерти.

Это Реальное располагается в ином регистре, нежели знание, которого ищет пациент. Психоанализ – не столько для того, чтобы знать, сколько для того, чтобы измениться. Акт аналитика позволяет пациенту выйти из любви к знанию, к истине своего бессознательного. Бессознательное – наш господин, который детерминирует нашу жизнь, отдает нам приказы, которых мы не смеем ослушаться. В переносе это постепенно становится для пациента очевидным. Алкивиад создает вокруг объекта-знания, якобы сокрытого в Сократе, развернутую фантазию про божественные свойства учителя; пациент точно так же привязан к объекту, который он отождествляет со своим бессознательным, в своем фантазме.

Разрешение переноса, говорит Лакан, состоит в уже упоминавшемся нами пересечении фантазма, т. е., по сути дела, в победе над своим бессознательным. Что это означает? Это означает, что пациент узнает, во-первых, что он навсегда разделен, а во-вторых – что разделен он реальным объектом. И этот объект находится по ту сторону вытеснения, по ту сторону психической репрезентации. Это травматический объект. Пациент обнаруживает, что его разделение не связано с виной Другого (например, виной родителей), как он думал в начале анализа. Купюры, разрывы, вводимые языком, – это не вина Другого, а невозможность иметь дело с реальным объектом. Пересечь фантазм – это значит увидеть, что он ни в чем не состоит, что он вращается вокруг ничто – «ничтожества» Сократа. И Другой не может нам дать этот объект, который казался нам таким драгоценным, не может исцелить нашу нехватку, заполнить ее агальмой, восстановить мифическую полноту. Потому что Другой – тоже разделенный, в нем содержится нехватка, он не обладает знанием о Реальном. И в его задачи не входит «адаптировать нас к реальности», поскольку это тоже отношения требования: требования Другого, под которое мы якобы должны приспособиться.

Эта пустота и есть причина нашего желания. И теперь мы можем попытаться установить с ней другие отношения. Акт аналитика полностью противоположен дискурсу господина, дискурсу бессознательного. Аналитик – это не божественный всемогущий и всезнающий Другой, который волен щедро давать нам – или злокозненно удерживать – сияющий объект, золотое изваяние. Вместо того чтобы откликнуться на требование пациента⁸⁶ и идентифицироваться, например, с «достаточно хорошей матерью» или «сильным эго» (которого якобы недостает пациенту), аналитик постоянно ищет в речи анализанта что-то еще, переключая фокус внимания с требования пациента на его желание. Чего хочет от меня аналитик? В чем загадка его желания? Чего хочу я сам? Благодаря таким вопросам, которыми начинает задаваться пациент, его фантазм постепенно расшатывается в аналитической ситуации. А аналитик вместо позиции господина занимает какую-то совершенно иную – парадоксальную – позицию. Вот как об этой позиции говорит Лакан: