Теперь нам становится понятнее история, которую Хаус рассказывает вышедшему из комы пациенту, когда тот спрашивает у него: «Почему вы стали врачом?» Японский уборщик из касты неприкасаемых, отброс общества, который на самом деле является гениальным врачом, – это лакановский «святой», остающийся «с пустыми руками». Хаус занимает скандальную – и аналитическую – позицию объекта-отброса, причины желания. Вокруг Хауса вращаются фантазии всех персонажей шоу, все они пытаются разгадать его загадку, подчинить его своему требованию. Он – тот реальный объект, который расщепляет каждого из них, объект-пустота, выявляющий и ориентирующий их истинное желание; а для Уилсона он еще и объект-смерть, забирающий его с собой в последнее путешествие. Знаменитый завораживающий, принуждающий к честному ответу вопрос, который Люцифер Морнингстар задает каждому, – чего ты желаешь? Дьявол, говорит Люцифер, никогда не искушает, но лишь выявляет истинное желание человека. Все зло, которое человек творит, он выбирает творить сам, и никакой якобы всемогущий Другой – например, сам повелитель Ада – тут не в ответе.

Царь-Бомба

Царь-Бомба

В «Пире» Сократ, рассуждающий об Эроте, рассказывает о том, как его самого учила мудрая чужеземка Диотима. Вводя в свой рассказ миф о происхождении Эрота, изложенный Диотимой, Сократ обозначает границы собственного рационального («сократического») эпистемологического метода, который заходит тут в тупик. Эрот в мифе Диотимы, сын бога Пороса (богатства) и Пенйи (бедности), не отличается ни добротой, ни красотой, он «груб, неопрятен, не обут и бездомен; он валяется на голой земле <…> и, как истинный сын своей матери, из нужды не выходит»⁸⁸. Но, с другой стороны, как сын своего отца, он тянется к прекрасному, он ловок, силен, «занят философией, он искусный чародей, колдун и софист»⁸⁹. Эрот ни бессмертен, ни смертен, то умирает, то оживает, он не бог и не человек— Диотима называет его посредником, истолкователем, гением. Он – не объект любви, а «любящее начало»⁹⁰, т. е., в терминах Лакана, связан не с требованием, а с желанием. И желание это неутолимо – «все, что он [Эрот] ни приобретает, идет прахом»⁹¹: как лакановский святой, Эрот частенько остается с пустыми руками.

Мифическое знание, занимающее в психоанализе место субъективной истины, той, которую знают, не зная, место бессознательного, Лакан противопоставляет знанию научному. Картезианско-галилеевская наука отбрасывает – форклюзирует – субъекта бессознательного, субъекта желания. Наука, направляемая императивом «познавай!», вторгается в невозможное Реальное, видоизменяя его, выводя на свет невиданные и подчас смертоносные латузы. В научном дискурсе вуаль, завеса, отделяющая от зияния невозможной причины, Вещи, разодрана: утраченный объект возвращается, в виде латуз, в Реальном. Доступ к Вещи, навеки утраченному объекту наслаждения, происходит в режиме короткого замыкания – в режиме атомного взрыва.