Я злобно зыркнул на голема. Уж пожелает, так пожелает.

Справившись с верёвкой, я вопросительно посмотрел на дядю. Вместо ответа он протянул руку.

– Хватай за левую! – скомандовал он, обращаясь к архивариусу. – А ты ногами отталкивайся! – добавил он, повернувшись ко мне.

Я попытался. Получалось не очень.

– Что ты лягаешься, как минотавриха нецелованная! – вскипел Оливье. – Отталкивайся, говорю, будто плывешь!

Я старался. Распластавшись между дядей и архивариусом, я дёргал ногами, пытаясь никого не задеть.

Мне удалось. Один раз. Второй.

– Отдать концы! – крикнул дядя.

Они резко рванули за руки, и я полетел в открытую учителем дверь. Хоть Оливье орал, чтобы не шевелился, тело само, на инстинктах, изогнулось, и я, растопырившись, ударился об дверь и плашмя упал в проём. Не пролетел, а застрял в прозрачной липкой жиже, загораживающей Фейри Хаус.

– Не пускает! – пожаловался я, пытаясь отлепиться от склизкого заслона в проходе.

– Ты муха, – философски заметил Евлампий. – Застрял в паутине, и чем сильнее дёргаешься, тем быстрее прибежит паук!

Я мгновенно застыл.

– Наживка сдохла? – взревел дядя.

– Нет! – ответил я.

– Крысёныш! Шевели плавниками, привлекай внимание, просунь руку.

– А паук?

– Какой паук? Якорь тебе в заливное! Пихай руку!

– Не могу.

Меня схватили за лодыжку. Я взвизгнул и лягнулся свободной ногой.

– Юноша, осторожнее. Как говорил Благоградский палач перед виселицей: «Я всего лишь пытаюсь закрепить веревку».