Никас замолчал. Максиме придвинулась ближе.

— Что с ним стало? — спросила она шепотом.

— Она зарыдала его до смерти, — мрачно ответил Никас. — Не знаю. Мне кажется, что именно так. В какой-то момент он просто больше не вернулся к нам и умер. Как будто выключился.

— Мне жаль.

Никас удивленно хмыкнул.

— Ну ладно, — сказал он. — Так что все-таки насчет принятия своей смерти? Собственной. Личной, так сказать.

Пророк закрыла глаза.

— Тут все очень просто. Нужно пересмотреть свою ценность для этого мира. Понять, как много людей ушло до тебя. Обдумать, как это важно — умереть. Последовать за смертью как за последним другом. Не позволить страху перед неизвестностью очернить переход из одного состояния в другое. И, самое главное, отпустить все, что тебя держит по эту сторону.

— Я так часто это слышал, — усмехнулся Никас. — Отпустить, отпустить… Как будто ты просто разжимаешь пальцы. Но именно эти пальцы, которые держат то, что нам дорого, просто так не разжать.

— Я согласна, — Максиме положила рядом с бедром журналиста ладонь. Тот распознал приглашение и накрыл ее своей. — За всю жизнь мы бросаем множество якорей, которые не дают течениям унести нас в открытое море. Со временем мы привыкаем к цепям и начинаем бояться большой воды. Знаешь, что нужно делать в таких ситуациях? Действовать быстро. Быстро рвать цепи и плыть, плыть, плыть на всех парусах прочь, подальше. Страху нужно время, чтобы схватить тебя за шкирку.

— Ты так делала? — Никас серьезно посмотрел на нее.

— В молодости — постоянно. Я нигде не задерживалась. Постоянно путешествовала, училась чему-то новому у людей. Если влюблялась, то выжимала из этого чувства все. Целовалась за троих, трахалась за троих, объяснялась за троих. А потом уходила. Иногда мне было действительно больно. Казалось, что я отказываюсь от того самого. Суженого. Но все забывалось, так или иначе.

— В этом мы похожи.

Плечи максиме дрогнули от смешка.

— Много ты девушек оставил склеивать разбитые сердечки?

— Тысячи, — скромно ответил Никас. Пророк довольно засмеялась. — А если серьезно, то дело не в разбитых сердцах. Я тоже скитался, потому что у меня не было дома. Был музей моего отца, в который мать превратила дом. Жила когда-нибудь в музее?

— Да, — удивила его Максиме. — Я работала в нем и жила. Музее Модуту Сесе Сене. Мне было лет одиннадцать.

— У него целый музей был? — изумился Никас.

— И не маленький. Это было красное кирпичное здание, в котором раньше находился маленький торговый центр. Там продавались импортные товары, в основном одежда, так что его закрыли. Вместо этого, там расставили восковые фигуры, фотографии в рамках, землю, по которой ступал лидер. Там даже мебель из его дома была. Я дрыхла на кровати великого вождя. Ужасно неудобная была, наверное, именно она сформировала волевую личность. Смотритель меня не гонял. Я ему помогала с уборкой, экскурсиями, бегала по мелким поручениям. Неплохой был человек. Хоть и лапал бывало. Но, знаешь, это пустяки.