– А где тут у вас поместья? – спросил Боб.

– Поместья?

– Да, землевладения, где можно с утра до вечера стоять воронкой вверх, пока в ней не распустятся почки, а птицы не совьют гнезд, и заниматься ботаникой.

– А-а. Дачи, что ль? Это вон туда, как раз будем проходить мимо. Любимейшее место отдыха наших трудящихся. Да и к столу довесок весомый. Конечно, прореживать надо чаще грядки, а то свекла с морковкой получаются совсем никакие.

Как дети в многодетной семье на квадрате полезной площади – такие же квадратные, плоские и бледные. И очень-очень полезные обществу!

– Человеку нужны цветы и зеленые лужайки, а он сеет чертополох и сажает картошку. И каждый сеет причины, а следствия пожинают все. Когда человек отворачивается от сияющей вечности и погружается в сиюминутные радости плотского свойства, тогда он теряет силу духа, становится слабым – и силы черпает только в земле, отрываясь тем самым все более от неба, – изрек Рассказчик.

– Вычитал где? – спросил Дурила.

– Нет, просто ты наступил, не заметив, на золотого шмеля и раздавил его. Был шмель – и нет его.

Местность не была такой ровной, какой казалась издали. Миновав чудовищный бетонный микрорайон, в котором – даю голову на отсечение – не было не то что ни одного рыцаря, но даже ни одного эсквайра, мы чуть заметной тропкой цугом осилили заросший деревьями подъем.

И странно мне было, странно, Рассказчик, как это после золотого и серебряного веков русской поэзии мы вдруг все разом очутились в этом каменном веке русской прозы.

Это был край городского парка отдыха, где-то справа невнятно бормотал репродуктор. Затем мы прошли мимо земледельческого рая, где картина везде в мире одна и та же, за исключением пустяков – в Древнем Риме работали рабы, а в современном Риме – свободные граждане, а на Руси – почему-то наоборот. Спустились по узкой крутой улочке, с обеих сторон которой карабкались вверх двух-трехэтажные домишки, сараюшки, постройки, голубятни, фруктовые деревья и орешник. Улочка расширилась и полого перешла в бетонную дорогу с двумя рядами многоэтажных, безликих, но более ухоженных и кирпичных домов. Мы опять приближались к воде. Это чувствовалось по воздуху.

Прошли мимо скромной вывески, возле которой Боб уронил слюну: «Нарком земледелия, представитель Венгрии в Галерах господин Гамбургер».

– Сволочь! – сказал Боб. – С такой фамилией земледелием заниматься!

Теперь пришла очередь Рассказчику удивлять нас рассуждениями о теле.

– Да, конечно, Борода прав, когда остроумно назвал наши рассуждения с тобой, Боб, о трех или пяти цветах китайскими. Меня проблема цвета, так же, как сосуда и огня, особо никогда не занимала, потому что женщина для меня всегда была сосудом, в котором пустота наполнена огнем. При чем тут цвет, когда жжет огонь? Это все равно, как древние статуи сейчас начать красить в те цвета, которые были у них бог знает когда.