– Болел я…

– Пил, наверное?

– Не без этого, – усмехнулся Гурьянов. – «Что за болезнь, когда выпить нельзя» – помнишь, Толя любил говорить?

Настя взглянула Алексею в глаза и увидела в них боль. Она отвела взгляд.

– Женился я, Настя, представляешь?

– Поздравляю. Что-то незаметно по тебе. Опух вон весь.

– Это я, Настя, опух от счастья.

– Знаю ее?

– Вряд ли. Я ее прятал от всех.

– Красавица, наверное?

– Да! – встрепенулся Гурьянов. – Перебирал как-то отцовы бумажки и нашел вот это… – он достал из внутреннего кармана свернутую пополам ученическую тетрадь. – Очень любопытные записки. Я бы сказал, высокохудожественная проза. Все под своими именами. Прочти-прочти, не пожалеешь. Там немного. В бате пропал незаурядный талант. В самом конце увидишь. Вначале всякая дребедень…

– Тебе самому-то тетрадь не нужна? Как память об отце?

– Память и так со мной.

Настя недоверчиво и, как показалось Гурьянову, брезгливо стала переворачивать мягкие от времени страницы.

– Как ноги? – спросила она.

– Болят. Болят, точно душа на них ходит с костылями.

– Контрастные процедуры помогают.

– Ладно, Настя, прощай… Ты куда? – спросил Гурьянов.

– К Сергею, – ответила Настя. – Сегодня у меня встреча с ним.

«Где?» – хотел спросить Гурьянов (он не знал, закончился ли суд), но у него не повернулся язык.