– Какое?

– То, что ты следователю наговорил. Уланову.

Олег не понимал.

– Я же правду сказал. Дело заказное, и он и сам знает, что дело заказное.

– Разумеется, знает, – ласково улыбнулась Муравицкая. – Вот только не нужно тыкать человека в то, что он обосрался. Так ты его только ожесточишь. Надо показывать, почему то, что он делает, неправильно с точки зрения закона в первую очередь.

– Как будто ему есть дело до закона, – фыркнул Олег.

Муравицкая прищурилась.

– Олег, боюсь тебя разочаровывать, но тут не редакция и у нас нет времени на публицистику.

– А как же Кони? Он вполне мог быть публицистичным и одновременно следовал за законом.

– Кони был полтораста лет назад. Время было другое, и знаешь, что? Тогда адвокаты были посвободнее.

Тут Муравицкая заметила, что на ее полуботинках развязались шнурки. Думала, опустить ли саквояж или завязать так, покачала головой в ответ на вежливый жест Олега, и стала завязывать шнурки, держа саквояж на локте, и одновременно продолжала:

– Они хотя бы были уверены, что исход процесса не предрешен заранее, а следователь бы прислушался к нормам закона и судебной практике, а не то, как наш этот, Уланов, че-то хмыкнул, фыркнул, пернул и давай фурычить дальше.

– Так разве это не повод им указывать на то, что их раскрыли? – Уточнил Олег у адвокатского затылка. – Раз закон им не указ.

– Нет. Потому что они любят законность, Олег. – Теперь они спустились на первый этаж и шли по желтушному, освещенному тусклыми лампами коридору. – Они любят законность и справедливость. Просто понимают ее по-своему. Очень по-своему.

– По понятиям.

– Ну, да. И когда ты показываешь им, что их собственные от себя ожидания не соответствуют действительности… – Она щелкнула пальцами. – Бумс. Пузырек лопается. Они бесятся, конечно, но понимают, что мы правы.

Дежурные на входе сменились: теперь здесь сидел строгий молодой мужчина с острыми чертами лица, словно вырезанный из дерева; он двигался несколько дерганно, словно андроид, которому вовремя не обновили прошивку, и, не зная об их прорыве с боем сюда, без осложнений выпустил их из изолятора.

А Матвеева продержали в комнате допросов еще полтора часа. Потом два хмурых надзирателя распотрошили пакет с фруктами, пролистали книги (едва не вырвав страницу из Томаса Гарди). Довели его до камеры, тоже перевернутой вверх дном: разбросанные книги, кофты, спортивные штаны одного из соседей, занимавшегося программированием не совсем законных вещей, распотрошенные сигареты, из которых на пол щедро просыпался табак. Матвеева и соседа привели в камеру практически одновременно, и практически одновременно они матернулись. Потом подняли глаза друг на друга – и в голос захохотали.