– Олежа, привет. Ну, как ты?

Мама всегда здоровалась в подчеркнуто приподнятом настроении, как бы приглашая отвечать ей настолько же воодушевленно; если в голосе Олега такого воодушевления не чувствовалось, мама начинала выяснять, что́ с ним не так, и советовать биодобавки к завтраку, которые могли бы исправить его состояние. Теперь Олег постарался звучать как можно более приподнято, хотя давалось это ему с трудом: на его запросы о поддержке Матвеева в основном не отвечали либо отвечали отписками, полными теплоты, объятий и понимания, и примерно тем же занимались тиндер-мэтчи, которых Олег находил во время ленивой русской сиесты с ногами на небольшом диванчике на кухне и дымящейся тарелкой пельменей на столе. Он чувствовал, конечно, что должен заниматься чем-то другим, но что было делать, если обнаружил себя посреди засасывающего болота безнадеги? Олег пытался себя представить на месте тех правозащитников и правозащитниц, которые с горящими глазами приходили в суды и готовы были ждать задержанных у ворот ОВД до глубокой ночи, лишь бы с их случившимся подзащитным всё было в порядке. Олег знал, что не может так. Этот уровень самоотверженности ему был недоступен.

И поэтому казалось, что каждая минута, проведенная не у ноутбука над документами, а в окошке с порно играет на руку тем, кто решил закрыть театр Шевченко и отправить его сотрудников в колонию. Поэтому Олег мысленно занимался самобичеванием. Каждый день.

Но всего этого Олег говорить не стал. А сказал как можно более непринужденно:

– Да всё в порядке. Нормально. Вот работаю.

Дома в Перепятово Олег бывал примерно раз в две недели. Он хорошо помнил, как, едва поступив на первый курс, думал: ну всё, теперь каждые выходные – домой, чтобы от этого ада отдыхать. Но вскоре оказалось, что и ад не очень-то ад, и тусовки с гитарой в общаге (куда без них) можно не просто терпеть. Так что поездки Олега стали реже, и это давало о себе знать: однажды Олег не был в Перепятово на протяжении трех месяцев, а когда приехал, обнаружил новенький торговый центр там, где раньше была автобусная остановка и пустырь, а на месте яблоневого сада на севере города возник жилой комплекс в духе варламовских «муравейников», который каждое утро собирал на окрестных улицах гирлянду из машин разного пробега и литражности.

И башня из стекла, конечно. «Свеча», будь она неладна.

– А чем занимаешься? Опять этим режиссером?

– Директором, мам. Театральным директором. И нет, сейчас он уже там не директор.

– А кто?

– Сейчас он занимается платоновским фестивалем, хотя из камеры сложно менеджерить целый фестиваль, но… Черт, это неважно всё.