И Лев Шестов это впоследствии обозначает мифологемой, позаимствованной им у Тертуллиана: «Афины и Иерусалим». Два полюса в культуре, два начала. И так же называется одна из его книг.

Напомню, Тертуллиан писал: «Что общего у Афин и Иерусалима? Что общего у Церкви и Академии Платона?» Надо, мол, выбирать: или – или! И Шестов бескомпромиссно их противопоставляет. «Афины» в культуре у Шестова ассоциируются с разумным, необходимым, всеобщим, принудительным, обязательным, детерминистским началом. И он говорит, что это мейнстрим культуры Европы. Это – уход от живого Бога, уход от жизни, когда человек закупоривает свою комнатенку, наука занимается пользой, а не истиной, Бог – уютная прирученная абстракция, забава игры ума. И «афинское» начало господствует в культуре.

Однако, есть и «Иерусалим». Нечто альтернативное «Афинам», антитеза. Связанный с Иовом, с Авраамом, с протестом против необходимости, принудительности, за жизнь против разума, за свободу против необходимости. И Шестов все время повторяет как заклинание одну фразу: «Бог – это тяжба о возможном. Если Бог есть – то все возможно». То есть вера в Бога, которая сама проблематична и непрочна (я уже говорил вам о конфессиональной принадлежности Шестова, с которой ничего не понятно), – это постоянное стремление к невозможному. Бог может сделать бывшее не бывшим, может вернуть жизнь Сократу, которого несправедливо казнили, может вернуть потерянную Регину Ольсен Кьеркегору. Это абсурд и бунт (как поняли уже Достоевский и Кьеркегор, а позже Камю). Иерусалим – как начало бунта, начало свободы, начало хаоса против порядка, единичности против всеобщности, иррациональности против рационализма. Во всех этих словах: разум, наука, нерушимый закон, нормативная этика – Шестову, повторю, слышится то, что мы бы сейчас назвали «тоталитарностью». Что-то глубоко бесчеловечное, бездушное, анонимное, безликое. И Шестов бьется об это головой.

Причем, сравним его с Унамуно, о котором речь шла в прошлый раз. В чем тут отличие? Ведь Унамуно тоже зафиксировал этот же конфликт между безжизненным разумом и жизненной верой, человеческой страстью, «голодом по бесконечности» – и бесчеловечным рацио. Неразумная жизнь в виде веры – или безжизненный разум и отчаяние. Но Унамуно считает, что трагическое чувство жизни состоит в их постоянной борьбе, в постоянном столкновении, это как бы такое постоянное колебание весов. Шестов же нагибает чашу весов в одну сторону, стремится перетянуть ее на сторону Иерусалима. В этом его существенное отличие от Унамуно. Шестов все время повторяет цитату из Библии – помните ее? – «Мудрость мира сего – это безумие перед Господом».