Светлый фон
-х во Франции представлял очень влиятельный импресарио – Альбер Сарфати. Человеку щедрому и обаятельному, Альберу удалось всецело расположить к себе даму, курирующую в Госконцерте Францию. Дама ходила в норковой шубке и душилась редким парфюмом, а Сарфати получил эксклюзивное право возить на гастроли во Францию всех, кого хотел, – начиная от театра МАЛЕГОТ (так в те годы назывался Михайловский театр) и заканчивая Спиваковым.

Однажды Альбер обратился к Володе за советом: “Моя жена, в прошлом балерина, много лет занималась воспитанием детей и хозяйством. Теперь дочери выросли, и ей хочется попробовать себя в роли импресарио. В балете она разбирается, финансово я ее поддержу, но доверить ей труппу государственного театра пока не рискну. Нет ли СССР маленькой независимой труппы? Я готов потерять деньги, чтобы Лили чувствовала себя счастливой и была занята”. И Спиваков сразу подумал про театр Эйфмана, хотя лично они знакомы не были. В то время Эйфман был у всех на слуху: он привез в Москву балет “Мастер и Маргарита”, на который невозможно было попасть. Все называли театр Эйфмана не иначе как “новое слово в мире танца”. Все сложилось как по нотам. Лили прилетела в Москву, мы все пошли на спектакль. С первых минут действия лицо холодноватой ухоженной француженки запылало от восторга. И уже скоро театр Эйфмана вылетел в Париж!

Однажды Альбер обратился к Володе за советом: “Моя жена, в прошлом балерина, много лет занималась воспитанием детей и хозяйством. Теперь дочери выросли, и ей хочется попробовать себя в роли импресарио. В балете она разбирается, финансово я ее поддержу, но доверить ей труппу государственного театра пока не рискну. Нет ли СССР маленькой независимой труппы? Я готов потерять деньги, чтобы Лили чувствовала себя счастливой и была занята”. И Спиваков сразу подумал про театр Эйфмана, хотя лично они знакомы не были. В то время Эйфман был у всех на слуху: он привез в Москву балет “Мастер и Маргарита”, на который невозможно было попасть. Все называли театр Эйфмана не иначе как “новое слово в мире танца”. Все сложилось как по нотам. Лили прилетела в Москву, мы все пошли на спектакль. С первых минут действия лицо холодноватой ухоженной француженки запылало от восторга. И уже скоро театр Эйфмана вылетел в Париж!

До сих пор помню рекламные тумбы на парижских улицах: балерина вся в белом и красивый мужчина в черном. Эйфман поражал не только талантом, энергией, обаянием, эрудицией, но и какой-то библейской красотой. Сколько стоила рекламная кампания, осталось тайной, впрочем, лицо Альбера Сарфати, мрачно покусывающего сигару, красноречиво говорило, что женой-то он гордится, но сам уже не рад, что пробудил этот вулкан. Однако игра стоила свеч! Лили проявила настоящее агентское чутье, и с этого момента начался успех театра Бориса Эйфмана у западной публики.