Она тоже пережила тяжелую ночь. Ее сегодняшние треволнения как бы опрокинулись в прошлое, и смятение не покидало Дору даже во сне. Снова пришли давнишние кошмары — ночные акции, погромы в гетто. Мерещились больные, которые в кровавый июльский день выбрасывались из окон второго этажа больницы, где Дора работала. Их искаженные от страха физиономии, тогда виденные совсем близко — из тайника на чердаке больницы… Почти призрачная колонна в белых халатах — врачи, сестры, которых эсэсовцы гнали на площадь, откуда доносились выстрелы и рокот моторов. Но чаще всего являлась сутулая узкоплечая фигура секретаря подпольного центра у слухового окна, дрожащие, непроливающиеся слезы на его глазах. Навязчиво, как может быть только в тягостных снах, представляла спор с ним перед уходом в гетто, его гневные фразы: «Нет, Дора, борьба за жизнь людей, которых враг решил уничтожить,— тоже борьба! Я не позволю разжигать междоусобицу. Да и дико разжигать ее среди осужденных на смерть…»

Фигуру возмущенного, истерзанного горем секретаря то и дело поглощала серая мгла, он точно растворялся в ней, но тут же появлялся снова и снова. Однако, видела его Дора или нет, примирение с ним не наступало. «Неужели я такая мелкая, вредная и вечно вношу склоку? — донимали, гнели ее мысли.— Но ведь я права! Права в главном — изменники и провокаторы остаются врагами при всех обстоятельствах. Их во всех случаях нужно карать. Уступками, отказом от борьбы спасения не купишь! Никогда. Даже сейчас…»

— Что случилось? — спросил Сосновский, возвратившись за стол.

— Цеху трудно работать в сложившихся условиях,— подняла на него темные, запавшие глаза Дора. И он, немного удивленный, впервые заметил, какие длинные, густые у нее ресницы. Это пробудило симпатию, и Сосновский сочувственно спросил снова:

— Опять Кашин?

— Петру вмешиваться неловко. Да я и не говорю ему,— уже твердо сказала Дора.— Но молчать больше не могу. Кашин третирует неугодных. Самостоятельность других — ему нож в горло. Он не представляет, как можно командовать людьми, не унижая их…

— Хорошо, хорошо, я поговорю с ним,— пообещал Сосновский, полагая, однако, что в случившемся скорее всего виноваты нервы и Димину надо как-то успокоить.— Кого-кого, а вас всегда поддержим…

— Но дело не только в этом,— горячо, чтобы главный инженер поверил, возразила она.— Кашин, возможно, был на месте при бестолковщине. При ритмичной работе он совершенно лишний и только вредит…

Не найдя, что конкретно ответить, Сосновский развел руками. Но озадаченный — что это сегодня стало с женщинами? — сказал не совсем то, что означал жест: