Но все-таки в душу стала закрадываться тоска. Вспомнилось, как в отчаянии, беспомощно заплакала Вера, когда, хлопнув дверью, ушли тогда Шарупичи. Как до истерики кричала на сына, а после умоляла и жалела его. «Нет, стареем оба,— уже искренне подумал Сосновский.— Пора браться за ум, за разум. До сорока, как говорят, можно еще финтить, кривить душой, а после — не-ет! После ни себе, ни другим лгать нельзя. Ни на йоту!»

«Нам недостает искренности,— обратился он мысленно к жене.— Всё с оглядкой, всё с оглядкой. Некоторые разучились вести себя, как хотелось бы. Кашин вон первым никогда не поделится новостью, хотя и подмывает рассказать. Начнет говорить лишь, когда еще раз о ней при свидетелях услышит. Будет рассказывать и ссылаться на того, от кого услышал. За что купил — за то, дескать, и продаю. А самое страшное, что это он считает своей выдержанностью».

«Не мудри, Макс,— серчала Вера.— Вечно какая-то фантазия у тебя…»

«А почему, по-твоему, так случилось у Юрия с Лёдей? Я уверен: там никто никого не искушал. Просто Шарупичи, мы, школа мало воспитывали в них убежденность, идеализм. Конечно, не в философском смысле…»

«Знаю я и твой идеализм!»

«Ну и пусть. Но мне все-таки хочется, чтобы ты заставила Юрия выполнить свой долг. Поверь, нельзя ему начинать самостоятельную жизнь с того, что он губит человека».

Сосновскому захотелось по-настоящему поговорить с женой. Повернувшись к ней, он кашлянул и положил руку на ее плечо.

— Чего тебе? — плаксиво забормотала Вера.

— Хочу кое-что сказать.

— Ты что, сдурел?

— Нет, серьезно.

— Отстань! И ночью нет покоя… Ну, чего тебе?

Ответить на этот вопрос оказалось не легко. Мысли, которые только что теснились и волновали, неожиданно сдались неубедительными, наивными.

— Что будем делать с Лёдей? — спросил он неуверенно.— Вчера Шарупича поздравляли с депутатством. Поздравлял, понятно, и я, а смотреть в глаза не мог.

— Ты меня разбудил, чтобы это сказать?

— Может вспыхнуть скандал. Трепать будут и мою фамилию.

— Так бы и говорил! — Последнее время Вера стала недомогать и все чаще бросала ему прямые, жестокие слова.— Ты не об их судьбе печешься, а просто скандала боишься. Молчал бы!..

— Ты, Веруся, не так поняла. Глупо на неприятности самим напрашиваться, какая после будет работа… Да и родился я с совестью…

— Ах боже мой! Что ты делаешь со мной? Я еле заснула, голова болит, разваливается. Как я засну теперь? Иди намочи полотенце.

Она едва не заплакала, жалобно сморщилась и стиснула руками виски.