— Говорите, зачем пришли, — резко сказала она, не замечая укоряющих взглядов мужа.

— Я, Петро, хотел просить тебя, — произнес Кашин, садясь. — Моя работа, биография… наша совместная борьба в подполье и партизанах дают мне право… Я надеюсь на твою поддержку. Неужто ты не захочешь помочь мне… простить, наконец? Это же случайность…

— Почему вы обращаетесь к нему, — опередила мужа Дора, возмущенная гладкими, загодя заготовленными фразами Кашина.— Идите к Шарупичам, идите в цех, там просите. И не ссылайтесь на случай. При вашем отношении к людям так должно было произойти.

— Я, Петро, всегда старался делать как можно лучше… Правда, я не конъюнктурщик и с коллективом не заигрываю. У меня всё попросту. Но настоящих работников всегда поддерживал и, коль что-нибудь проворачивал, только для пользы дела.

Дора прищурилась и презрительно покачала головой.

— Ложь, чистейшая ложь! Что для вас люди? Мало того, ваши приближенные тоже учатся крутить-вертеть и писать заявления с пятипроцентной правдой. Он даже… — опасаясь, что муж, как всегда, будет медлить и чего-то ожидать еще, выкрикнула Дора,— он завел в цехе доносчиков! Сеет лицемерие. А ведь недаром доносчики и пройдохи спиваются!..

— Погоди, не горячись, — остановил ее Димин. Ему делалось неловко, но возмущение жены заражало и его. — Я изрядно думал о тебе, Никита Никитич… Ты просишь поддержать. Но рассуди сам… Помнишь последнюю блокаду сорок четвертого? Когда на кочках в ольшанике среди болот Палика сидели? Помнишь, как без соли кровью плевали? А у тебя ведь соль была, как потом выяснилось. И все-таки простили: ну что ж, командир да еще чужого отряда, может, для своих берег… Но теперь… Извини, не имею права и другим не позволю. Есть вещи, которые не прощаются. Там был счастливый конец, и дело касалось тебя, твоей совести. А здесь совести и судьбы других людей. К тому же я ведь сейчас уже знаю, какие ты по своей ретивости после показания о нашем военном прошлом давал, какую тень на плетень наводил…

— Чепуха на постном масле! И это всё, что ты скажешь мне? — с угрозой спросил Кашин, обещая себе когда-нибудь обязательно сторицей отплатить за это Диминым, но вместе с тем чувствуя и свое бессилие: чересчур уж многим приходилось припоминать и мстить. — Постерегись, Петро, — предупредил он. — Я тоже умею теориями пользоваться, когда надо. Да и не думай, что так вечно будет. Разные кампании переживали. Пускай помрачнеет на Западе, сызнова придется завинчивать. Тогда вспомним это!

— Видишь, какой ты подлый.

— Там посмотрим, кто подлый, а кто благородный… Кто расшатывал, а кто укреплял…