— Ну, рассказывайте,— попросил Сосновский.— Начинайте хотя бы вы, Шарупич.

По студенческой привычке Евген собрался было встать, но, заметив, что Сосновский предостерегающе поднял кисть руки, остался на месте.

— У горьковчан нам понравилось,— сказал он.— Особенно, с каким подъемом они работают. Отец говорит, что, не уважая даже такой вещи, как гвоздь, его не вобьешь как следует. Горьковчане уважают завод и себя. А если наступают, то развернутым фронтом…

— Они нашли новый метод модификации,— покраснев, вставил Алексеев.— Много сделали по вагранкам, в формовочном. Это вполне можно использовать…

— У нас не так это просто сделать! — словно мимоходом сказал Прокоп.

Все замолчали.

— Развернутым фронтом, говорите? — какое-то время спустя переспросил Сосновский, и Евген заметил, что кончики ушей у главного инженера порозовели.

— Комитет по делам изобретений и открытий выдал авторское свидетельство целому коллективу,— подлил он масла в огонь.

— Стало быть и главный получил?

—- Конечно. Атмосфера у них, Максим Степанович, надо сказать, завидная. Даже нас заразили.

— Ну, ну!

— Вот кумекаем, как бы сделать, чтоб днище вагранки открывалось механически…

— Это за дорогу?

— Почти…

Сосновский поднялся из-за стола и заходил по кабинету, слушая объяснения Евгена, который подкупал своей прямотой и преданностью делу. «Смена отцу! — думал он.— Здорово поддел меня. «Целому коллективу», «атмосфера»… А Свирин бунтует — обидно за свой завод. Работать, поди, теперь будет, стиснув зубы…»

Удивляясь самому себе, Сосновский вдруг почувствовал острое любопытство и интерес к этим людям. Чем они живут? Ради чего волнуются, гонят от себя покой, ищут? Что их заставляет идти навстречу волнениям. Нет, в общем-то он знал это, но в то же время и не знал, ибо не понимал душой. И вот вместе с любопытством в нем проснулось желание понять всё это и как-то приобщиться к нему.

Беседовали они около часа, но расстался Сосновский с ними неохотно, будто потерял что-то. Видимо поэтому, когда управился с текущими делами и выпала свободная минута, его сильно потянуло сходить в литейный.

Он прошел по плавильному участку и придирчиво, как бы вновь оглядел его. Вокруг стало чище. Не было всегдашних груд кирпича, песка, шлака. Пол, покрытый металлическими плитами, недавно подмели и полили водой.

Следовало бы подойти к Михалу Шарупичу, но сдержало чувство вины. Оно, как оказалось, было еще необоримым, и Сосновский, довольный, что на него не обратили внимания, свернул в экспресс-лабораторию.

Что ни говори, а в несчастье Лёди был повинен и он, Максим Степанович. Не он ли допустил, чтобы Юрий сделался трусливым эгоистом? В пасынке были и хорошие задатки. Если бы в семье поддерживали, что в идеале воспитывает школа и жизнь, из Юрия вышел бы человек. Он был бы счастлив сам, а вместе с ним были бы счастливы и другие. Вон каким вернулся с целины. Но как только вернулся, сразу же потерял приобретенное. Вера и та спохватилась, но было уже поздно…