Фил приподнял одну бровь:

– А вы меня часто слышите? Я весь грёбанный вечер пытаюсь вам сказать, что у меня, мать его, проблемы! Из-за вас у меня вся жизнь через жопу: друг в тюрьме, Варька игнорит, я не знаю, к кому идти! Дело заводят на вас, а закрывают моего друга! Единственного друга! А у вас на уме только деньги да оценки! У меня ещё жизнь вообще-то есть!

Фил отшатнулся от отца и пулей вылетел из комнаты, громыхнув дверью. На ходу стянул куртку с вешалки, уронив мамину шубу и папино пальто, впрыгнул в ботинки, не завязывая шнурки, схватил ключи.

– Я ушёл!

– Куда на ночь глядя? – вдогонку из кухни слабо крикнула мать.

– Гулять! – буркнул Фил и захлопнул дверь так, что снова вибрация отдалась в висках.

Он не помнил, как слетел вниз по лестнице и оказался на улице. Только когда захлопнулась дверь подъезда, Фил присел, завязал шнурки и, вытащив из внутреннего кармана куртки пачку сигарет и зажигалку, застегнул молнию под самый подбородок.

На душе было паршиво до тошноты. Ссоры с родителями были обычным делом – вроде завтраков и перекуров. Только, в отличие от еды и курения, они выжимали его подчистую. Заставляли чувствовать себя бесполезным и опустошённым.

– Ненавижу! – рыкнул Фил, выскальзывая за калитку.

Он шёл, засунув руки в карманы и не разбирая дороги. Ноги просто несли его по хорошо знакомому району, освещённому яркими оранжевыми огнями. Большие хлопья снега прилипали к лицу, заклеивая глаза и рот. Фил отфыркивался, скрипел снегом под ботинками. Резко свернул в чёрный двор-коробку. Заметил там скамейку, чудом не занятую никаким тунеядцем-алкоголиком, и плюхнулся на неё. Над его головой раскинулось серо-фиолетовое небо без единого намёка на звёзды. Снег прилипал к ресницам и морозил кожу. Фил зажал между зубами сигарету и щёлкнул зажигалкой. Пальцы не слушались, и кончик сигареты вспыхнул уютным огоньком только с третьего раза. Фил затянулся. Колючий жаркий дым проскользнул по горлу и растёкся под кожей. Фил пустил в воздух кольцо. И запрокинул голову.

Хотелось забыться, не думать вообще ни о чём! Но, как назло, в сознании всплывала Варя. Счастливая, дрожащая, сжимающая его руку при встрече с отцом. Их беззлобные перепалки. Смущение. И машина, пропахшая не столько древесным ароматизатором, сколько осенними кострами. Глупо, возможно, но Фил не мог отделаться от ощущения, что там чувствовал себя более родным, чем дома.

Даже с ним, чужаком, очевидно, посягнувшим на его дочь, Олег Николаевич вёл себя спокойно, с уважением. Он не давил авторитетом, хотя мог. Фил вспоминал слова Ветрова, разумные, исполненные уважения. С Филом говорили, как с серьёзным взрослым человеком. При этом Фил чувствовал «своё место», но не ощущал себя униженным. Олега Николаевича Фил не мог не уважать, не мог не слушаться, так что готов был сидеть смирно хоть до скончания века. А вот родителей хотелось не слушаться, хотелось идти наперекор, доказать, что он лучше Ритки.