В Вертове их загнали в сараи, которые стража окружила двойным кольцом. Затем, по приказанию низших офицеров, которые тоже не скрывали своей радости по поводу ошибки штаба, они получили чай и хлеб. Горячая вода и наполненный желудок снова подняли их настроение на несколько градусов. В толпе раздавались голоса о том, что суда никакого не будет и что все кончится по-хорошему. Вечером охрана прослушала несколько раз печальную песню «Где дом мой», за нею пропели хором: «Четвёртого июля на строговских стенах», а при словах: «Пашет там Чехия, мать наша родная» русские солдаты покачивали головами и говорили: «Видишь, у них тоже работают женщины, видно, мужиков тоже не хватает, народу много перебили». Затем в сарае все стихло, и среди храпа и пыхтенья раздалось соло:

Это бравый солдат Швейк пел самому себе колыбельную песню. Русские солдаты, захваченные этой мелодией, внимательно слушали, потом позвали его к себе:

— А ну-ка, повеселей нам какую-нибудь песню спой! Научи нас петь по-австрийски.

Они дали Швейку папирос и несколько кусков сахару, и он, тронутый этой внимательностью, лаской и заботой, стал придумывать, какую бы им спеть песенку. Потом откашлялся и начал:

Пел он это с таким усердием, и песня эта так понравилась солдатам, что он должен был по их просьбе повторить её несколько раз. А когда на небе загорелась заря и от реки подул утренний резкий ветер, русские солдаты уже пели сами по-чешски:

Мы отмечаем эту восприимчивость русских для того, чтобы впоследствии, скажем, через пятьдесят лет, когда в Россию приедет какой-нибудь собиратель старых народных песен и там где-нибудь под Уралом, или в Сибири, или на Кавказе неожиданно запоёт ему старый служивый: «Ма розтомила Барушко», чтобы он не предполагал, что эта песня попала сюда в результате концертного турне хора пражских учителей. Это просто результат культурной деятельности бравого солдата Швейка среди русского народа и того неотразимого очарования, которым он привлекал к себе храбрых русских солдат.

Швейку не везёт

Швейку не везёт

Случай с 208-й ротой даже в царской России был необычайным и неслыханным. Полковник Головатенко за нею вовсе не приехал, и пленные его больше никогда уже не видели. Но и под военно-полевой суд они не попали, как грозил генерал. Генерал боялся, чтобы то, как он собрался в поход с целой бригадой против роты пленных, не получило огласки, и решил иначе: в своём донесении он сообщил, что указанные пленные бежали с фронта, что он их переловил и под конвоем солдат отправляет к этапному начальству в Гомеле.