— Так почти во всем мире.

— Да, — медленно сказал Мамору, — и ты училась вне Кайгена, так что была в школе с женщинами-воительницами, когда была боевого возраста. Тетя Сецуко всегда говорит, что ты была там хороша. Значит, ты умеешь сражаться, как все. Я просто не могу поверить, что не знал… Почему я не знал?

— Никто не знает, — сказала Мисаки.

Она не знала, было ли это правдой. Обычно один боец видел другого бойца по движениям, и Такеру с Такеши были двумя самыми проницательными бойцами в ее жизни. Порой было сложно поверить, что братья могли делить крышу с ней столько лет и не уловить ее боевое прошлое. Возможно, сексизм был врожденным, и их воспитание создало слепое пятно, и они не могли узнать эти способности в женщине. Она не обсуждала такое с мужем и его братом.

— Ты понимаешь, почему твой отец не знает… не может знать, — серьезно сказала Мисаки. — Он не одобрит.

Такеру отрицал бы ее любовь к сражениям, как отрицал все ее прошлое. Она ждала жуткий миг, что сын откажет ей. Воспитание говорило ему, что женщины не должны сражаться, не могли сражаться. Они были ценными куклами, которых защищали…

— Почему Тоу-сама не одобряет? — спросил Мамору. — Знаю, женщины обычно не сражаются, но все говорят, как важно Мацуда поддерживать род сильным, беря в семью женщин из сильных семей. Если ты можешь сражаться, разве это не доказывает, что Тоу-сама женился на сильной женщине?

— Так… ты не расстроен? — спросила Мисаки, удивляясь тому, каким хрупким стал ее голос. Она поняла в этот странный миг, что, хоть это было неприлично, неодобрение Мамору пугало ее сильнее неодобрения Такеру. — То, что я могу сражаться, тебя не тревожит?

— Почему это должно меня тревожить? — сказал Мамору. — Это хорошие новости. Я — сын двух великих воинов, вместо одного. Это хорошо. Значит, я должен быть сильным. Я должен гордиться.

Мисаки глядела. Это перечил логике, как бездушный кусок льда, как Такеру, эгоистка, как она, могли создать что-то такое яркое? Как-то, несмотря на все, несмотря на крохотную деревню, холодного отца, замкнутую мать, школу, промывающую мозги, Мамору вырос хорошим.

— Каа-чан? — неуверенно сказал Мамору. — Что такое?

— Ничего, — она встряхнулась. — У нас есть работа. Тебе нужно хорошенько замахнуться на меня.

Мамору нервничал.

— Я не хочу тебя ранить.

Мисаки улыбнулась. Восемнадцать лет назад, если бы ей такое сказал парень, она оскалилась бы и сказала: «Попробуй». Теперь она только улыбнулась.

— Это просто деревянные мечи, сын. Я доверяю тебе, — она заняла стойку, кивнула Мамору. — Я доверяю тебе.