Ладони дрогнули. Тяжёлое полотно накренилось и выскользнуло из пальцев. В воздух взметнулось облако пыли. Глухое эхо отразилось от стен, раскатисто прогремев в пустой комнате. Лина бессильно опустилась на колени. Она смотрела на свои нелепо скрюченные по сторонам руки, пытаясь понять: отчего они такие слабые и беспомощные? Ничего не могут удержать... Отстранённо отметив, что Ян приблизился, ощутила в голове единственную мысль: если он заговорит, она не совладает с голосом.

Олсен направился вдоль стены. Переходил от полотна к полотну, скользил взглядом по судьбам, брал в руки. Сердце неприятно ныло: Лина хотела просить Яна ничего не трогать, но горло сдавило. Она смотрела вместе с ним на переплетение трубок к аппаратам жизнеобеспечения в узкой реанимационной палате, где зарисовывала все подряд, чтобы не видеть проваленные глаза, которые перестала узнавать.

Осторожно смахнув пыль, Ян поставил последний, написанный ещё при жизни, портрет Майкла-Ребекки на место, и задумчиво потёр ладони. Достав из кармана тяжёлый портсигар, взял тонкую сигару:

– Не против?

Не оборачиваясь, Лина кивнула. Она тоже здесь курила. Сидела в темноте и покидала солнечную Калифорнию, возвращаясь к промозглым берегам Ист-Ривер. Бродила по лабиринтам переулков, которые скоро исчезнут, окончательно утонут под слоем травы и мусора. Ходила вдоль старых домов с остатками крыш, где сквозь дыры проросли ветки деревьев, а бурьян стал хозяином, недовольно косясь из проёмов окон и дверей. Поднималась истёртыми ступенями на четвёртый этаж, разрывала жёлтую полицейскую ленту. А дальше? Лина не знала – куда идти дальше.

Сладкий молочный дым тянулся к распахнутому окну. Влажная пелена дождя дышала в комнату, размывая калейдоскопы огней, таинственно мерцавших с соседних домов, предвещая жаркую весну и много солнца.

– Картины вопят от боли.

Непривычно отрывистые слова нарушили долгое молчание. Лина подняла голову.

– Я ощущаю её физически, – Олсен стукнул костяшками пальцев в солнечное сплетение. – Тебе было больно, когда ты работала над ними.

Лина бережно перевернула картину, подула в сморщенное лицо. Слой пыли невесомой вуалью слетел с вогнутых плеч и заходящего солнца. Трава с деревьями вспыхнули, окрашиваясь багрянцем.

– Невозможно передать боль не испытав её, – кивнул Олсен. – Ты знала всех?

Погладив кончиками пальцев шероховатый холст, Лина нахмурилась: слишком много красного. Сколько-бы не размывала и не правила слой – красного больше чем надо.

– Это Хосе. Он знает по-английски три слова. Там, где он живёт, не нужен язык. Маленький осколок Нью-Йорка – Свалка. Заброшенные дома, души… – горло оцарапал камень, Лина откашлялась. – Мы жили рядом. Там, не любят эмоций. Привязанности мешают. Каждый сам по себе. Но... иногда и мы сбиваемся в стаи.