Впервые за долгое-долгое время мне хочется поверить в Ад и в то, что отец там, вопит о пощаде, которой никогда не дождется.

Я перебираю детские воспоминания, ищу счастливые. Кое-что есть: вечер, когда мы оборачивали учебники пленкой; время с Фелисити и ее семьей; запись любимых слов и образов; смех Марка над моими пародиями. Однако самые сильные воспоминания – о ремне. Ремне, который до сих пор ждет в пакете на рабочем столе, придавливая собой документы для Марка: письма, свидетельство о браке, некролог о Рут. Рядом лежит гвоздь из шкафа.

Пора придать жерновам правосудия хорошенькое ускорение.

Пустой дом и правда внушает страх. Хорошо, что я не верю в привидения – здесь их было бы чертовски много.

Гвоздь с документами отношу на переднее сиденье машины, а с пакетом для вещдоков иду в сарай за вечно сверкающим топором – единственным предметом в Страхомире, который не тускнеет и не портится. Топаю к окровавленной колоде возле пустого курятника. Вытряхиваю из пакета ремень. Он пытается ускользнуть, но я быстро прижимаю его ногой и, подобрав с земли, сворачиваю змеей вокруг пряжки. С величайшей осторожностью кладу на колоду.

Вид у ремня невинный, однако внешность обманчива, поверьте.

Око за око. Благодаря изучению Библии я знаю, что это записано и в Исходе, и в Левите. Значит, Бог был твердо уверен в данном принципе, верно?

Высоко заношу топор и опускаю – резко, быстро, пока ремень не успел сбежать. Из кожи сразу начинает струиться застарелая кровь. Детская кровь. Она густая, тускло-коричневая и пахнет страхом.

Отец убивал Рут одним движением, но я еще не закончила. Вновь опускаю топор, и на этот раз слышу крики Марка. Крики – красные вспышки молнии. Марк. Марк. Марк. Машу топором вновь и вновь, ловлю ртом воздух, задыхаюсь… Куски ремня отскакивают от колоды во все стороны, крики один за другим летят в раскаленное яркое небо. В моем понимании отец убил и Марка тоже.

Собираю куски ремня, кладу их назад на колоду и рублю дальше. Кровь уже не струится, а брызжет, крики сливаются в долгий незатихающий вой. Руки болят, но я рублю. Голову ломит, но я рублю. Ноги отекают, но я рублю.

Кровь из ремня пульсирует в такт моим ударам, переливается через край и падает на землю, как водопад с утеса. Опоясывает основание колоды, подбирается к моим туфлям. На поверхность всплывают белые перья мертвых Рут. Давняя кровь растекается шире и шире; вот она уже затапливает всю ферму, а красные крики закрывают небо, и люди гадают, уж не конец ли света настал.

Наконец от ремня не остается ничего, кроме окровавленных ошметков, и мой разум успокаивается. Я опускаюсь на землю и отталкиваю от себя топор.