– Детство моё проходило в нищете, в голоде и в холоде. Нищета была крайней. Смотрите: началась война, отца призвали в армию, я помню, как за ним приехала бричка. Мама осталась одна, с четырьмя детьми, самому старшему было 13 лет, самому младшему где-то годик. Мне было три годика…

Мы пережили оккупацию, в станице у нас были немцы, нас выгнали из хаты, и мы жили у соседей в погребе. Каждую секунду ждали смерть. И так 18 лет, день в день, пока я жил в станице. На моих глазах в 1948 году от голода умер мой младший брат, вы понимаете, что это? На моих глазах…

Я вам опишу немного нашу жизнь. Смотрите, мама уходила в пять утра, на работу в степь, приходила поздно вечером. А детей куда? Садиков никаких не было. Дети оставались дома, одни, в темноте, спичек не было, какие спички, если у тебя есть спички, значит, ты миллиардер; воды в доме не было, колодец далеко-предалеко.

Приходит мама вечером домой и смотрит, у кого в станице загорится свет. Она брала ведёрко, клала в него каганец и шла туда, в полной темноте, хоть око коли, фонарей никаких не было, если месяц светит, то это хорошо.

Зарплату в колхозе никто не получал. Давали один раз мешок зерна, мешок того, мешок другого, после сбора урожая, а дальше, как хотите. Пшеницу надо смолоть, а мельница в другой станице. Женщины договариваются, просят подводу, чтобы погрузить мешки и поехать в соседнюю станицу, смолоть, чтобы из этой муки какие-то лепешки можно было делать. Голод – это нечто страшное, поэтому вы не опишете.

Мы во всём испытывали страшную нужду. Я ждал, пока из школы придет старшая сестра Зоя, чтобы надеть её обувку, босиком в школу не пускали. Случалось, что ходил в разных туфлях, потому что однопарной обуви не было. Но, смотрите, у нас в станице был слепой музыкант, он играл на баяне, и мама меня брала, водила туда, где он играл, и я стоял возле него, как зачарованный, настолько он захватывал меня своей игрой. Я приходил домой, брал ящичек, рисовал на нём клавиши и имитировал игру…

Конечно, мама видела мою страсть к гармошке, и потом, это уже было после пятого класса, она сказала: «У нас отелилась корова, давайте бычка вырастим, а потом продадим и купим Вите гармошку…» (Мне показалось, что у Виктора Захарченко блеснули слёзы на глазах.) Дома не было у нас самого насущного, а мама думала о том, чтобы мне купить гармошку… Я вам рассказал, как было трудно, потому что этим сейчас никто не интересуется. Мы выжили благодаря народным песням. Я слышал, как их пели, одни женщины, мужчин в станице не осталось никого, они пели ревмя, так человек кричит от боли. Вот они убирают в поле бураки или дома у кого-то соберутся и поют, настолько выразительно, захватывающе, что меня потом уже не трогало всё пение, которое я слышал в мире.