Потому что девчонки были не наши.

Не в смысле — не из нашего посёлка или не с моего хутора, а в смысле — не с Земли.

Как там их называли… шедмы… Шельмы, в общем. Инопланетяне.

Они, мля, были почти голые! В метель! И почти синие. Лица синюшные, а глазищи — чёрные, огромные, чёрные зеркальца, в которых фары отражаются. Нелюдские лица.

Всей одежонки — на одной какой-то халатик, вроде лабораторной униформы, серенький, а на второй сарафанчик, что ли, задранный на животе. Живот — как у беременной на последних сроках. При том, что лет по четырнадцать-пятнадцать соплячкам, максимум.

И босые. Прижались к опоре…

Седой на них зарычал — они попятились и глядят. Молча глядят, аж жутко.

А у меня в голове такая каша бушует… враги, разведка, шпионы, несчастные девчонки нагишом в снегу, небось, авангард в тылу, да им и оружие негде спрятать, глазищи жуткие и взгляд непонятный: то ли им страшно, то ли ненавидят они меня…

И я вообще не мог понять, что делать. Щёлкнул Седого по носу, чтоб не рычал. Смотрю. И они смотрят.

А у той, что без живота, рука пониже локтя завязана тряпицей какой-то — и через тряпицу сочится голубое, как чернила с молоком. Я понял, что это рана у неё — но вместо крови… прямо в голове не уместить, я человек простой, вывалились мне эти инопланетяне, никогда я их не видел и не страдал совершенно по этому поводу.

Но они были жалкие очень. И безобидные.

Я всё вспоминал, что там по ВИДу говорили про них. Ясно, что ничего хорошего, но гипнотизировать или, там, огонь из глаз пускать они не могли вроде. Девчонки — и девчонки. Одна ещё и беременная некстати. Как, спрашивается, они на Землю-то попали? Где их папаши-вояки? Что они тут делают? Беременная эта, на чужой планете, зимой, в разгар звёздной войны…

И я решил: приютим шельмочек до утра, а утром сообщу куда следует.

Открыл им дверцу в салон, заходите, мол.

Стоят и смотрят.

— Эй, — говорю. — Немые, что ли? Не бойтесь, идите греться. Ничего вам не сделаю.

И по сиденью рядом постучал. Ну, как кошке, чтоб пришла.

Та, что с животом, сделала… нет, пожалуй, даже не шаг сделала, а чуть качнулась ко мне — но раненая подружка её одёрнула. Они меня боялись, вот что. Ужасно боялись — и, конечно, ненавидели, не доверяли. И от этого мне сделалось вроде обидно.

— Я ж вам, — говорю, — дурёхам, ничего плохого не сделал! Что мнётесь? Замёрзнуть тут хотите насмерть, что ли?

Стоят, глядят.