Пышущего злобой Ахмеда извлекли из горшка и аккуратно опустили на пол, затем предупредительно отодвинулись на безопасное расстояние.

– Ай, Ахмед! – сказал Шавкат, качая головой. – Зачем ты выкрасился в черный цвет?

– Так надо, болван! В горшки, все в горшки!

Ахмед вскочил и, раздавая пинки направо и налево, принялся загонять разбойников по горшкам. Те не сопротивлялись, чувствуя свою вину. К тому же Ахмед в ярости был крайне не сдержан в проявлении эмоций и мог запросто зарубить кого-нибудь.

– Ох, я больше не могу! Ха-ха! – гремел голос духа Сим-сим, отдаваясь гулким эхо в ушах прятавшихся в кувшинах разбойников.

– А вы, шеф, вы! – подбежал Ахмед к Махсуму. – Зачем вы так поступили?

– Успокойся, Ахмед, – утирая слезы, с трудом проговорил Махсум. – Зато теперь мы наверняка знаем, что тебя никто не узнает.

Поздним вечером, когда стражники уже собирались закрыть ворота города, на горизонте, на фоне заходящего солнца, показался караван. Двадцать коней, нагруженных кувшинами и мешками, спешили укрыться за стенами гостеприимного города. Стражники ждали. Им торопиться было некуда. А сборщик налогов радостно потирал руки.

Ждать пришлось недолго. Караван спешил, уставшие животные, чуя приближение долгожданного отдыха и обязательной кормежки, шли сами – не было никакой нужды их подгонять. И вот первые двое коней ступили на городскую землю. На них ехали важный одноглазый купец и его черный слуга. За ними в ворота города втянулся остальной караван. Тяжелые створки ворот со скрипом и грохотом закрылись. Одноглазый караванщик спешился и сладко потянулся. К нему уже спешил радостный сборщик налогов.

– Салам алейкум, почтенный…

– Хасан. Так меня зовут. – Одноглазый бородач изволил заметить обиралу, и повернул к нему голову. – Салам, салам. Думал, не успеем, и придется заночевать под стенами города.

– Зря беспокоились, почтенный Хасан. Двери нашего города всегда гостеприимно открыты для всех страждущих, но все имеет свою цену.

– Ты прав. Назови свою цену, э-э…

– Ваш покорный слуга Маруф, – почтительно склонился сборщик налогов.

– Назови свою цену, слуга Маруф, – произнес Хасан, широко зевнув.

Маруф недоуменно моргнул, пытаясь сообразить, оскорбили его, или у караванщика просто такая манера общения. Он долго смотрел в его непроницаемое лицо, жуя губами, потом все-таки решил не связываться с заносчивым купцом, ведь неизвестно еще, кто он и каковы его связи.

– Да, – сказал Маруф собственным мыслям. – Значит, так. –

Он вытащил из-за пазухи внушительный свиток и развернул его.

– Начнем с того, что доблестной страже пришлось задержать закрытие ворот на… – Маруф обернулся к высокому постаменту с установленными на нем огромными песочными часами и что-то прикинул, – на сто песчинок. С вас два динара!