Без малого 150 лет спустя палеонтологи все еще могут с тем же восторгом и удивлением повторять его слова, вставляя вместо названия «Archeopteryx» множество других, под которыми они описывают новые виды, некогда населявшие планету. Причем это не просто вариации уже известных форм, а нечто действительно новое, доселе не только не ведомое, но даже и не предполагаемое, каким был для своего времени «древнекрыл». (Археоптерикс теперь не считается самым важным переходным звеном между пресмыкающимися и современными птицами. Тем не менее он все-таки был ранней формой летающих оперившихся существ, наглядно доказывая, что эволюция не только происходит, но и как бы «пытается» решить одну и ту же задачу многими способами.)

Необычные открытия поджидают везде, даже в такой, казалось бы, истоптанной ногами палеонтологов земле, как Испания: там проходят практику студенты Германии и Англии, копается несметное число любителей. (Одна из неожиданностей встретилась в книжном магазине рядом с гостиницей – на его витрине красовалась переведенная на испанский язык моя собственная книга, сопровождаемая слоганом: «В Европе продано 40 тысяч экземпляров!»)

Итак, сентябрьская суббота (лекционные и лабораторные курсы не дают возможности вырваться за пределы города на неделе). В 9 часов утра мы с Хосе Антонио Гамесом Винтанедом неспешно (поскольку планировали отправиться в 5) отъезжаем от дверей факультета наук о Земле Университета Сарагосы и направляемся на юг, где в районе городка Муреро на поверхности лежит изрядный ломоть зеленых сланцев возрастом 510–500 млн лет. (Из-за малости городка как-то в разговоре с местным виноградарем я назвал его деревней. Тот даже обиделся: «Murero no es una aldea, Murero es una ciudad – tenemos la iglesia!» Короче: «Мы не деревня, у нас даже собор есть!»)

Желто-кирпичные улицы Сарагосы скоро сменяются красно-зелеными приплюснутыми горами, обступившими долину реки Уэрва и ее притоков. Их склоны покрыты виноградниками многочисленных хозяйств Кариньены, Панисы и других, чьи произведения вкусом не уступают знаменитым напиткам Рибера-дель-Дуэро и Ла-Риохи. А прямо под холмом, где мы собираемся провести ближайшие выходные, стоит винодельня Мурет, на этикетках которой изображен трилобит. И не какой-то там трилобит вообще, а акадопарадоксидес мурерский (Acadoparadoxides mureroensis) – местная палеонтологическая звезда. Это почти полуметровое древнее членистоногое было одним из крупнейших обитателей кембрийских морей и теперь красуется на гербе Муреро. (Редкая честь для давно исчезнувших созданий: даже знаменитые астурийские динозавры в лучшем случае довольствуются этикетками от сидра, которого и один глоток отхлебнуть не всегда удается – челюсти реально сводит.) Виноград сорта гарнача, завезенного сюда еще финикийцами, высажен прямо на склоне, и его уже налившиеся чернотой и сахаром ягоды неплохо подкрепляют силы, пока несколько часов кряду разбиваешь на тонкие плитки довольно плотные сланцы. Такие же ягоды ели Ганнибал, проходя через Испанию на Рим, и уроженец здешних мест, мастер едких эпиграмм Марциал: его городок Бильбилис (ныне Калатаюд) все так же спускается древним амфитеатром в долину за хребтом. Вот она – причастность к большой истории! Калатаюд тоже отличный винодельческий район, и одно из наших новых ископаемых теперь носит гордое имя «гарначакалатус бильбилисский». (Знать бы еще, что это.) Получается, что местные напитки содержат те же элементы, включая атомы углерода, из которых состояли кембрийские существа. И от них зависит винный букет. (Это правда. Когда мы с тектонистом Пьером Куржо-Раде из Тулузского университета работали в другом кембрийско-винодельческом регионе – Минервуа на юге Франции, он по вкусу напитка из холодного керамического кувшинчика определял, где росла лоза: на таких же, как здесь, сланцах или на археоциатовых рифах. «И зачем нам бегать? Сядем в винотеке и органолептически все закартируем», – предложил я.)