Нонна требовала от Ромы отчетов. Ей всегда было мало издевательств, она никогда не была довольна. Тогда Рома врал, дополнял рассказ тем, чего на самом деле не было. Но мама чувствовала, когда он лжет, — может, по Ромину бегающему взгляду и суетливым рукам, а может, я выглядел недостаточно сломленным. Нонна снова прибегала к наказаниям. Рома понял, что лгать нельзя. Нужно делать так, как хочет мама.

Скоро Роме больше не требовалось угроз, он и так все выполнял. Именно тогда у мамы вошло в привычку давать мне «лекарство» из бытовой химии. Они с Ромой вливали его в меня через воронку. Иногда у меня получалось выблевать хотя бы часть этой отравы, пока организм не успел ее переработать. Я брал зубную щетку, засовывал в рот, давил на корень языка. Не с первого раза, но получалось. После этого я чувствовал триумф. Мне будто удавалось выиграть у мамы в карточную игру, когда у нее на руках были все козыри.

Мои чувства куда-то ушли, скрылись глубоко-глубоко. Я старался не думать о том, что со мной делают, жил только будущим, это спасало. Но я знал: если только я дам себе волю… Эти чувства, сильные и болезненные, снова выйдут на поверхность.

Что-то изменилось, когда я нашел работу и стал приносить деньги в семью. То ли мама поняла, что калечить свою дойную корову неправильно, то ли ее старые обиды на отца стали все же проходить, но наказания случались все реже и реже. А особо жестокие, вроде «лекарства», прекратились.

Я ничего не знал о том, что Нонна дрессировала Рому, как бойцового пса, и что именно она сделала его жестоким. Я слушаю брата и неотрывно смотрю на него. Рассказывать ему больно, слова даются тяжело. В глазах — вина. Я не узнаю́ его.

Рома до смерти папы и после — это для меня два разных человека, и первого я только смутно припоминаю. Привык к тому, что на месте моего любящего брата оказалось чудовище. Но сейчас… Он снова стал кем-то другим.

И как теперь к нему относиться? Я никогда не смогу полюбить его заново, как любил когда-то. Пока я даже не готов его простить.

До суда я живу у Нонны. Забирать меня раньше не имеют права, хотя и сотрудники опеки, и Катерина Николаевна очень бы хотели сделать это раньше.

Нонна и Юра больше меня не трогают: боятся. Нонна даже разрешила мне вернуться на учебу. Но психологические издевательства не кончаются. Нонна постоянно изводит меня. Повторяет, что у меня не выйдет уйти, я привязан к ней, я обречен. Суд она выиграет, и тогда я отплачу ей за все: за каждый седой волос, за каждый потраченный на адвокатов рубль, за все ее нервы и время. Она говорит это тихо и зловеще, приблизившись ко мне почти вплотную, будто боится скрытых камер и жучков. Но ничего такого в квартире нет.