– Эшлинг всегда очень хорошо относилась ко мне, заботилась обо мне.

– Ты имеешь в виду, когда ты жила у них в семье во время войны?

– Да, но не только.

Элизабет сначала сама поговорила с Эйлин:

– Травма не особо серьезная. Выглядит пугающе, но на самом деле ничего страшного, и скоро заживет.

– Спасибо тебе огромное, детка. А с тем, чтобы позвонить мне, проблем не возникло? – настороженно поинтересовалась Эйлин.

– Нет, никаких проблем. Я сейчас передам ей трубку. Эшлинг пьет чай, чтобы проснуться. Она проспала четыре с половиной часа. Хотя встретиться с ней, может быть, сложно… Секундочку, я позову ее.

Элизабет и Генри ушли на кухню и закрыли дверь, когда Эшлинг подошла к телефону. Генри сказал ей, чтобы она не переживала о стоимости и разговаривала столько, сколько понадобится. Он чувствовал себя неловко при виде ее изувеченного лица и отводил глаза, из-за чего Эшлинг склоняла голову еще ниже.

– Это пройдет, Генри. Сегодня и завтра будет хуже всего, но к Новому году все заживет.

Эшлинг стояла в мягко освещенной прихожей и разговаривала с матерью. Никто из них не знал, где сейчас Тони.

– Я попросила тебя позвонить не для того, чтобы отругать тебя, – сказала маманя.

– Знаю.

– И я слышала, что, хотя вид ужасный, все пройдет и шрама не останется.

– Да, так мне сказали. Я объяснила, что упала и ударилась о стул.

– Понятно. Мне бы очень хотелось поговорить с тобой.

– Маманя, я же тебе позвонила. – (В трубке послышались сдавленные звуки.) – Маманя, ты плачешь? Маманя?

– Нет, конечно нет. Я просто высморкалась.

– Ну тогда ладно.

– Ты сможешь вернуться?

– Чтобы жить у вас и работать в лавке?