Когда мама шепнула, что любит его, с неба посыпался снег. Но внутрь шара опускались не ледяные снежинки, а свежий мех. Нежные пушинки ложились на кожу, окутывая Себастиана мягкой прохладной шерсткой. Времени прошло слишком мало, и слов у него пока не было, но когда-нибудь потом он, возможно, сумеет об этом рассказать. Когда-нибудь потом кто-нибудь скажет что-то такое, от чего он впервые сумеет засмеяться. Или засмеяться как впервые, неостановимо, снова и снова. Словно кто-то давным-давно нашел его перебитый бурей смех на лесной тропинке, взял домой и заботился о нем, пока смех не окреп настолько, чтобы снова жить на воле. И тогда он взмыл с крыши прямо в небо, словно кто-то отпустил воздушный шарик, чтобы сделать его счастливым. Пусть и через сто тысяч лет.
Себастиан заморгал от света: утреннее солнце пробивалось сквозь серую тучу, оттесняя ночь. В кармане лежал листок бумаги.
На нем было выведено чьими-то самыми красивыми буквами:
И все.