Я проскальзываю к себе в комнату и беззвучно закрываю дверь.

Наверное, с моей стороны нечестно так думать. Многие люди живут в одиночестве и, однако, вполне счастливы. Но дело не только в том, что дядя Орвилл один. И не только в дурацких рекламных роликах на видеокассетах, которые он рассылает родственникам, и не только в раздражающих кличках и непомерной самоуверенности.

Я стою в темноте, не двигаясь, и смотрю на очертания голого матраса. Вечерний душ неизменно освежает тело дозой спокойствия, своего рода целительной летаргией, как после сладкой дремы.

В такое время мне лучше всего думается.

Моя главная мысль сейчас: дядя Орвилл не переменился.

Я представляю себе историю серией ритмов, историков – исследователями ритмов, ясновидящих – предсказателями ритмов, а мы, остальные, можем только стараться замечать ритм по мере поступления.

Пэриш, мистер Элам, исчезающая женщина, Пенни и теперь дядя Орвилл – мои константы. По совету Алана я изучил каждого из них, но ритмы не возникают на индивидуальном уровне, они появляются на коллективном уровне. И когда я рассматриваю свои «странные влечения» и Пенни с дядей Орвиллом не как отдельные деревья, а как пресловутый лес, вырисовывается некий ритм.

Орвилл. Между прыжком с самолета и приземлением ты единственный человек во Вселенной.

Пенни. Бери весло, дорогуша.

Пэриш. Эйб, господи боже, не оставляй меня одного.

Генри (через Клетуса). Мы всегда одни, и это нормально – фокус в том, чтобы понимать разницу между одним и одиноким.

Исчезающая женщина. Одно лицо, сорок лет.

Мистер Элам. Один плюс один плюс один равняется один.

Единственные люди в моей жизни, которые не переменились, не просто одни, они одиноки.