Я дожидаюсь, пока он, избавившись от худи, не останется в одной футболке, а потом, чтобы побороть в себе желание вмешаться, отворачиваюсь и медленно иду по искрящейся в свете фейерверков и фонарей пешеходной дороге. Я слышу за спиной их смех и как вскрикивает от прикосновений снега Амелин. И как Герасимов кидается в него снежками, а Марков ехидным голосом убеждает, что челлендж необходимо передать Соломину.

На проезжей части полно машин и черный асфальт блестит влагой. Сугробы на обочинах усыпаны конфетти, серпантином и пеплом бенгальских огней. В воздухе мне чудится аромат белых роз, и сердце тает как расплавленный воск. Я никак не могу унять необъяснимое трепетное волнение, охватившее каждую клеточку моего тела просто оттого, что все это сейчас со мной происходит.

Сзади слышится топот ног. Костик догоняет и продевает ледяные пальцы сквозь мои.

– Ты дурак, Амелин, – говорю я. – Заболеешь – я с тобой нянчиться не буду.

– Ну уж нет! – смеется он. – Теперь так легко ты от меня не отделаешься.

И мы идем, не расцепляя рук, до самой горки.