– Ты ошибаешься.

– Точно нет. Я тот момент очень хорошо запомнил и потом еще долго вспоминал.

– Ты прекрасно знаешь, что я не ношу юбок.

– Именно это мне и не дает покоя.

– Значит, там была не я.

– Нет. – Он останавливается. – Там точно была ты.

– Извини. – Я развожу руками. – Кроме того, что кто-то из нас страдает провалами памяти или чересчур богатой фантазией, у меня нет объяснений.

– Хочешь сказать, что я это выдумал?

Он внимательно смотрит, и я поправляюсь:

– В том смысле, что видоизменять реальность – обычное для тебя дело.

– Это ведь не я. Она сама видоизменяется под нас. Под каждого. Она такая, какую мы ждем.

– В таком случае у всех должна быть фантастически прекрасная реальность.

– Я же не сказал, что она такая, как мы хотим, я сказал «ждем», а это разное. Я ждал тебя, а ты меня, вот мы и встретились.

– Я не ждала тебя, Амелин, я даже представить себе такое чудо не могла.

– Тогда для чего надела ту юбку?

– Я была в штанах! В обычных школьных штанах!

– А в моей реальности в юбке, и это доказывает, что она видоизменяется.

– Не слушай его, Осеева, – оборачивается Марков. – Реальность не может видоизменяться. Меняется ее субъективное восприятие. Просто, когда доказать какой-либо факт или суждение невозможно, оно может считаться субъективно верным. То есть, пока ты не докажешь, что была в штанах, или Амелин не докажет, что ты была в юбке, справедливы оба утверждения. В принципе, ты можешь пойти от обратного и попробовать доказать, что в юбке не была.

Марков мог еще долго продолжать, однако резкий толчок Герасимова враз отправляет его в придорожную кучу снега.

– Кончайте уже фигней страдать. – Герасимов строго смотрит на нас из-под бейсболки. – Осеева была в юбке. Подтверждаю. Вы тогда сценку на Двадцать третье февраля ставили. И это была не твоя юбка, а Дёминой. Тебя Инна Григорьевна заставила ее надеть, а за то, что спорила, послала за какой-то книжкой. Я контрошу переписывал и в классе сидел.