– Знаете, а у меня есть сестра – на год старше. – Я отставляю чашку и поднимаю голову. В груди полыхает гнев, и язык начинает жить своей жизнью. – Ей все достается легко, она не знает, что такое рамки. Недавно у нее родился ребенок, и сплетни о нашей семье вышли на новый уровень. Я очень люблю сестру, а мама очень за нее переживает. Она не говорит об этом вслух, не жалуется, но винит себя в том, что недоглядела. Маме сильно достается. Если еще и я подкину проблем, ей будет совсем плохо, поэтому в них я ее не посвящаю. А знаете, почему у меня проблемы? Потому что мама тоже стала предметом насмешек и пересудов из-за своего образа жизни. Я не говорю, что это незаслуженно. Я просто молча изо дня в день со всем справляюсь. Стиснув зубы и сжав кулаки. А Глеб… он тоже сражается в одиночку, и вы совсем не пытаетесь его понять. Вам нет до него никакого дела. Вас интересует только Миша, который и без того прекрасно себя чувствует.

Странная улыбка застывает на лице Анны Николаевны, как приклеенная, но на щеках проступает заметная бледность, а глаза краснеют. Кажется, я перегнула палку. Гнев сходит на нет, теперь мне мешает дышать всепоглощающий стыд.

– Я, пожалуй, пойду. Спасибо за чай.

Я встаю и, подхватив ботинки и куртку, спешу к выходу. Обуваюсь у порога и тихонько прикрываю дверь – меня никто не провожает, чего и следовало ожидать.

Меня все еще переполняют эмоции: сейчас я высказала то, в чем много лет не решалась признаться собственной маме. Это было жестоко и нагло с моей стороны, однако, если Глеб перестанет быть для нее идеальной, но придуманной картинкой, я как-нибудь справлюсь со стыдом.

Сбежав по ступеням вниз, я вываливаюсь из обшарпанного, пахнущего сыростью и жареной картошкой подъезда и держу путь обратно к школе: через полчаса там начнет собираться шобла Макарова. Придет и Оля, и от перспективы встречи с ней разбирает изжога, но мне просто необходимо увидеть Глеба.

Позади скрипят ржавые петли металлической подъездной двери. Оглядываюсь – Анна Николаевна с двумя сумками идет прочь со двора. Веки у нее все еще опухшие и покрасневшие: может, злится на Глеба за исчезновение и жалеет Мишку, а может, так подействовали мои слова.

Миновав заплеванную арку и распахнутые школьные ворота, я замедляю шаг и прогуливаюсь по беговой дорожке и ворохам бурой листвы на растрескавшемся асфальте, а потом сажусь на длинную сломанную лавку у кромки стадиона и смотрю в полинявшее осеннее небо – в нем кружатся черные птицы и перья бледных прозрачных облаков.

Зря я нагрубила маме Глеба. А моя мама наверняка много раз звонила – несмотря на то что, по легенде, я в безопасности и весело провожу время. Некстати вспоминается ее рассказ, услышанный в далеком детстве: когда мама была маленькой и ходила в старшую группу детского сада, в популярном тогда журнале «Мурзилка» напечатали статью о заморской кукле и объявили конкурс рисунков с этой куклой в качестве приза. Барби в то время была диковинкой, и все девочки словно сошли с ума – засыпали редакцию мешками писем, надеялись на победу и с нетерпением ждали, когда выйдет следующий номер. Естественно, мама не стала первой из миллиона желающих, не выиграла приз и потом долго плакала, но ее история потрясла меня.