и Владычицу озера было все равно, что слишком долго смотреть на

солнце; сердце выпрыгивало из груди, слова забывались и язык ка-

менел.

Харита и Гвенвифар обнялись при встрече и не расставались все

время. Видно было, что их связывает крепкая дружба.

В ту ночь чертоги Короля-рыболова огласила арфа: достославный

Эмрис играл и пел старинные песни. Я впервые слышал эти древние

напевы; они рассказывали о событиях, память о которых сохранилась

лишь в песнях, ибо никого из их свидетелей нет уже на земле. Я слу­шал и мечтал хоть о крохотной доле того дара, которым в полной ме­ре наделен Мирддин Эмрис.

Господи помилуй, казалось, время замерло в чертогах Короля-ры­болова. Как при дворе Брана Благословенного, когда пели птицы Рианнон и восемьдесят лет пролетели, как один день, так неостанови­мый ток времени схлынул, а мы остались в одном бесконечном миге.

И в это вечное мгновение всё горе, все заботы, вся боль и ложь ис­чезли, поблекли, словно тени на солнце. Мы все предстали друг другу лучше и благороднее, чем мы есть, мудрее и проворнее, живее, чем сама жизнь.

Такие мгновения редки, но они существуют. Блажен тот, кто по­знает на своем веку хоть одно, ибо он вкусил рай.

Во сне звуки арфы продолжали звенеть в ушах. Я проснулся и уви­дел, что дворец опустел, а утро уже на исходе. Я встал и пошел через двор к крепостному валу, поднялся по ступеням и вышел на стену.

Чуть южнее белела на солнце каменная ограда монастыря. Мне по­думалось, что самый лучший удел — поселиться в этой святой обите­ли и посвятить свою жизнь Богу и Спасу нашему. Я решил отправить­ся туда и своими глазами посмотреть на монашеское бытие.