Не останавливаясь, лавина советских войск проследовала через Львов и двинулась на запад. Впереди их ждали тяжелые бои на висленском плацдарме. Полки 322-й стрелковой дивизии опять наступали на главном направлении и в первом эшелоне.

Продвинувшись на юг вдоль западного берега притока Вислы — реки Вислоки, стрелки, ослабленные потерями, понесенными в минувших боях, в течение многих дней пытались опрокинуть гитлеровцев, затем сами отбивали их яростные атаки, удерживая захваченные рубежи. Об ожесточенности тех боев, о стойкости наших воинов читатель может судить по такому эпизоду.

Однажды утром после мощной огневой подготовки крупные силы гитлеровцев внезапно ударили по боевым порядкам 1085-го полка. Вот что вспоминал об этом майор А. Овсянников, назначенный незадолго до того в полк П. К. Тимофеева на должность комбата 3:

Ураганный артиллерийский огонь обрушился внезапно, как снег на голову. Связь с соседями и штабом полка вскоре нарушилась, но тут прибежал посыльный из 7-й роты. — Товарищ майор! Фрицы атакуют! — еще издали крикнул он. — Сил у них — тьма, теснят нас к реке… Я и сам уже понял, что дело — дрянь. Для гитлеровцев, имевших превосходство в танках, орудиях и пехоте, не составляло большого труда прорвать нашу жидкую оборону — мы не успели даже закрепиться как следует после того, как отбили эту местность у врага. Схожая ситуация возникла и на участке соседнего батальона: противник теснил его тоже, угрожая окружением. Находиться дальше на НП было бесполезно, и я, оставив вместо себя начальника штаба, побежал в роты. Вижу — 7-я уже начала пятиться к прибрежной круче, за которой плещется река. Бегу наперерез, падаю на землю рядом с солдатами, которые ведут сильнейший огонь из автоматов, и тоже достаю пистолет. Однако выстрелить не успел. Прихрамывая и опираясь на палочку (он был ранен в ногу), ко мне приближался позади цепи командир полка Тимофеич. Подойдя почти вплотную, он остановился, глянул на меня сверху вниз колючим взглядом и спокойно, без всякой иронии спросил: — Ну, майор, а дальше что? От такого вопроса, понятно, все мое возбуждение схлынуло, как от ушата холодной воды. Стыдно стало и за свою растерянность, и за пустяковое занятие, которым чуть не увлекся, словно атаку врага можно было отбить с помощью одного моего пистолета. Вскочил на ноги, лицо горит, а в душе такая злость, аж дышать трудно. — Батальон отсюда не уйдет! — говорю. — Будем драться до последнего! — Правильно, — отвечал Петр Клементьевич. — В таком случае организуйте оборону! Людей у меня тем временем прибавилось: кто ни пробегал мимо, всяк сворачивал к нам и занимал место в цепи, когда замечал, что командир полка стоит тут же во весь рост под пулями, словно заговоренный, и спокойно отдает приказания. А потом подоспел капитан Ф. Бондаренко, командир пулеметной роты. Один его расчет в последнюю минуту вышел из строя, так этот здоровяк сам вынес на плечах «максим» из-под артиллерийского огня. Бондаренко указал своим людям позиции справа и слева, а сам расположился неподалеку от меня, вставил полную ленту — да как ударил по фрицам, так те и повалились как подкошенные. Ну, мы тоже наподдали огня, пока Тимофеев ставил задачи артиллеристам и минометчикам. А когда вступили в бой и они — совсем полегчало. Снаряды и мины ложились так кучно, что через полчаса от вражеских автоматчиков едва ли осталась половина. Они отползли к нашим брошенным окопам и прекратили атаки. Тимофеев тем временем восстанавливал положение на участке 2-го батальона. С высотки, куда я перенес свой НП, можно было различить в бинокль, как полковник не спеша прохаживался среди бойцов. Всем своим видом он показывал, что уходить отсюда никуда не собирается, пока батальон не приведет в чувство гитлеровцев. И это его спокойствие и бесстрашие подействовало на людей лучше всяких приказов, укрепило их стойкость и мужество…